Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
Но тот вдруг заговорил на превосходном итальянском языке:
— Благодарю вас за то, что вы не узнали меня, кавалер, это доказывает, что переодевание мое удачно, хотя глаз друга бывает порою менее проницателен, чем глаз врага.
Кавалер все так же глядел на капитана, стараясь собраться с мыслями, но не в состоянии был вспомнить, где он видел это честное и мужественное лицо.
— Печальное, но благородное воспоминание делает меня причастным к вашей жизни, милостивый государь, — сказал мнимый американец. — Я был в зале трибунала в Монте Оливето в тот день, когда вы явились, чтобы спасти жизнь вашей жене. Я подошел
Сан Феличе слегка побледнел и невольно отпрянул назад.
— Значит, вы его отец?.. — пробормотал он.
— Да. Помните, что вы мне сказали, когда я признался вам, кто я такой?
— Я сказал вам: «Сделаем все возможное, чтобы ее спасти».
— А что вы скажете сегодня?
— О, сегодня я повторю это от всего сердца.
— Так знайте же, для того я и здесь, — отвечал мнимый американец.
— А я питаю надежду спасти ее нынешней ночью, — сказал кавалер.
— Согласны ли вы держать меня в курсе ваших действий?
— Обещаю.
— А теперь, раз вы меня не узнали, скажите, кто вас ко мне направил?
— Наследный принц. Пошел слух, будто вы привезли весьма важные известия, и принц послал меня к вам с приказом препроводить вас к королю. Вам претит быть представленным его величеству?
— Мне ничего не претит, если это может сослужить службу нашим планам, и я буду только рад случаю отвлечь внимание полиции от истинной цели моего прибытия сюда. Впрочем, сомневаюсь, что в такой роли и в подобном платье можно узнать брата Джузеппе, хирурга из монастыря Монтекассино. Полиции и в голову не придет, что он собирается делать в Палермо.
— Тогда послушайте меня.
— Слушаю.
— Пока вы вместе с наследным принцем отправитесь во дворец, пока вас будет принимать король, я, с разрешения полиции, проникну к узнице. Я поделюсь с нею одним планом, который сегодня возник у нас с герцогом и герцогиней Калабрийскими. Если план наш удастся осуществить, я вечером вам его открою, и тогда вам не придется более ничего делать: несчастная будет спасена, смертную казнь ей заменит изгнание. А изгнание было бы для нее счастьем, так что помоги ей Бог быть изгнанной! Если же наш план рухнет, прямо говорю вам, у нее останется только одна надежда — на вас. И тогда вы скажете мне, что от меня требуется: деятельная помощь или просто молитва, — вы имеете право требовать все что угодно. Ради ее счастья я уже пожертвовал своим счастьем и готов пожертвовать жизнью ради ее жизни.
— О да. Мы это знаем: вы ангел самопожертвования.
— Я делаю то, что обязан делать. Ведь в этом самом городе я принял на себя обязательство, которое исполняю ныне. А теперь условимся: вы выйдете из дворца приблизительно в то же время, когда я выйду из тюрьмы; кто освободится первый, подождет другого на площади Четырех углов.
— Хорошо.
— Тогда едем.
— Только отдам одно распоряжение, и я к вашим услугам.
Читатель понимает, что, когда кавалер поднимался на палубу, деликатность побудила Сальвато удалиться, но отец его догадывался, в какой он должен быть тревоге, и хотел, перед тем как покинуть шхуну, рассказать ему о положении вещей, с которым сам он был знаком весьма поверхностно.
Итак, все складывалось к лучшему: Луиза была в тюрьме, но жива, кавалер Сан Феличе, герцог и герцогиня Калабрийские составили заговор в ее пользу.
Трудно было предположить, что при таких покровителях ее не удастся спасти.
А если бы и не удалось, то он, Сальвато, здесь и вместе с отцом предпримет какой-нибудь отчаянный шаг, вроде того, что привел к спасению его самого.
Джузеппе Пальмиери вернулся на палубу, кавалер уже ждал его в своей лодке. Мнимый капитан на американском диалекте отдал несколько приказаний своим матросам и сел в лодку радом с кавалером.
Мы уже видели, что произошло во дворце, какую весть принес владелец шхуны; нам остается взглянуть, что делалось в это время в тюрьме, и выяснить, какой план составили кавалер и его могущественные покровители — герцог и герцогиня Калабрийские.
Ровно в десять часов кавалер постучал в ворота крепости.
Мы не случайно употребили слово «крепость»: несчастная Луиза была заточена не в обыкновенную тюрьму, а в донжон для государственных преступников.
Кавалера проводили к коменданту. Военные люди по большей части свободны от тех мелких страстей, которые в гражданских тюрьмах служат утолению ненависти власть имущих. Полковник, исполнявший обязанности коменданта крепости, вежливо принял прибывшего, ознакомился с выданным ему разрешением на свидание с арестованной, вызвал главного тюремщика и приказал ему отвести посетителя к ней в камеру.
Потом, заметив, что разрешение выдано по просьбе принца, он понял, что Сан Феличе, должно быть, свой человек во дворце.
— Прошу ваше превосходительство, — сказал он, прощаясь с кавалером, — передать мой поклон и уважение его королевскому высочеству.
Кавалер, тронутый тем, что встретил такую учтивость там, где боялся натолкнуться на грубость, обещал не только исполнить поручение, но и рассказать принцу, как внимательно комендант отнесся к его протеже.
Главный тюремщик, со своей стороны, увидев, как вежливо комендант говорил с кавалером, решил, что тот очень важная особа, и поторопился, всячески выражая свое почтение, проводить его в камеру Луизы, расположенную на третьем этаже одной из башен.
Поднимаясь по лестнице, кавалер чувствовал, как сердце его сжимается все сильнее. Ведь нам известно, что он не виделся с Луизой со дня судебного заседания; теперь он с глубоким волнением ждал встречи с ней. Очутившись перед дверью камеры в тот миг, когда тюремщик уже вставлял ключ в замок, кавалер положил ему руку на плечо и шепнул:
— Пожалуйста, друг, подождите минуту.
Тюремщик остановился. Кавалер прислонился к стене: у него подкашивались ноги.
Но в одиночестве, в ночной тиши все чувства заключенных необычайно обостряются. Луиза услышала шаги на лестнице и поняла, что кто-то подходит к ее двери.
В этот час тюрьму обыкновенно не посещали. Охваченная беспокойством, узница встала с постели, на которой она лежала не раздеваясь; насторожив слух и вытянув вперед руки, она приблизилась к двери в надежде уловить хоть какой-нибудь звук, который позволил бы ей догадаться, с какой целью ее намереваются посетить среди ночи.
Она знала, что до родов жизнь ее оберегает ангел-хранитель, которого она носила в своем чреве, но с ужасом считала дни: уже кончался седьмой месяц.
Пока кавалер, прислонившись к стене и прижав руку к груди, пытался успокоить бурно колотившееся сердце, она, стоя по другую сторону двери, прислушивалась, задыхаясь от тревоги.