Сан-Феличе. Книга первая
Шрифт:
Любовь эта вполне согласовалась с планами дона Антонио, и он от всего сердца одобрил ее. Но так как равнодушие Франчески не могло стать достаточной защитой от притязаний молодого chierico, отец решил как-нибудь удалить его. Задача эта представлялась ему совсем простой: от каретника до шорника рукой подать; к тому же дон Антонио и Джансимоне были не только соседи, но и кумовья, а это, особенно в Южной Италии, узы крепкие. Поэтому дон Антонио отправился к соседу, изложил ему дело и попросил в доказательство дружбы выставить брата Микеле за дверь; Джансимоне счел просьбу кума вполне резонной и пообещал исполнить
Но все выходило наоборот. Можно было подумать, что при фра Микеле, как при Сократе, состоит добрый дух, дающий ему благие советы. Начиная с того дня юноша, до этого хороший ученик, стал превращаться в ученика отличного. Джансимоне тщетно старался придраться к чему-нибудь: парень был очень усидчив, ему полагалось работать на хозяина по восьми часов в день, он же трудился по восьми с половиной, а то и по девяти часов. Не к чему было придраться и в отношении качества его работы: он со дня на день делал такие успехи, что единственное, чем мог бы его попрекнуть Джансимоне, — это то, что заказчики стали предпочитать изделия ученика изделиям самого хозяина. Невозможно было придраться и к его поведению: едва закончив работу, фра Микеле уходил в свою комнату, спускался вниз только к ужину, а затем снова уходил к себе и появлялся лишь утром. Джансимоне думал было побранить его за пристрастие к гитаре, заявить, что звуки этого инструмента действуют ему на нервы, но юноша сам забросил гитару, когда заметил, что та единственная, для кого он играет, не слушает его.
Каждую неделю дон Антонио попрекал кума, что тот еще не выгнал ученика, и всякий раз Джансимоне отвечал, что выгонит его на будущей неделе; но неделя проходила, и в воскресенье дон Антонио снова видел фра Микеле, неотступно стоящего у окна.
Наконец, под нажимом дона Антонио, Джансимоне в один прекрасный день решил сказать своему ученику, что они должны расстаться, и притом как можно скорее.
Весть об увольнении пришлось повторить фра Микеле дважды, после чего, решительно и проницательно устремив взор в смущенные глаза хозяина, юноша спросил:
— А по какой причине должны мы расстаться?
— Ну вот еще! — возразил шорник, напуская на себя строгость. — Осмеливаешься спрашивать? Ученик допрашивает хозяина!
— Я имею право, — спокойно отвечал фра Микеле.
— Право! Право!.. — пробурчал шорник удивленно.
— Да, право. Ведь мы заключили договор…
— Никакого договора мы не заключали, — прервал его Джансимоне, — я ничего не подписывал.
— И тем не менее, мы его заключили: для этого не требуется бумаги, пера и чернил; среди порядочных людей достаточно слова.
— Среди порядочных… Среди порядочных… — забормотал шорник.
— Разве вы не порядочный человек? — холодно спросил фра Микеле.
— Порядочный, конечно! — ответил Джансимоне.
— Так вот, повторяю, раз мы с вами порядочные, значит, у нас есть договор о том, что я обязан у вас работать как ученик, а вы со своей стороны должны научить меня своему ремеслу и, пока я не дам вам повода для неудовольствия, не имеете права прогнать меня.
— Верно. А если ты даешь повод для неудовольствия? Что тогда?
— А я давал повод?
— Ты их даешь поминутно!
— Какие же?
— Какие, какие!..
— Я помогу вам припомнить,
— Этого я не говорю.
— Буян?
— Нет.
— Пьяница?
— Уж этого-то нет, пьешь одну воду.
— Безобразник я?
— Этого еще только не хватало, несчастный!
— Так что же, если я не безобразник, не пьяница, не буян, не лентяй — какой же я даю повод к неудовольствию?
— Мы не сходимся в характерах.
— Не сходимся в характерах? — повторил подмастерье. — Да ведь у нас с вами сейчас первая размолвка. К тому же скажите мне, чем у меня плохой характер, и я исправлюсь.
— Надеюсь, ты не станешь отрицать, чю ты малый упрямый.
— Потому что не хочу уходить от вас?
— Значит, ты признаешься, что не хочешь от меня уходить?
— Конечно, не хочу.
— А если я тебя выгоню?
— Если выгоните — это дело другое.
— Тогда уйдешь?
— Уйду. Но так как вы тем самым окажетесь человеком несправедливым и нанесете мне незаслуженное оскорбление, которого я не прошу…
— Ну, и что тогда? — спросил Джансимоне.
— А то, — отвечал юноша, ничуть не возвышая голоса, но посмотрев на Джансимоне каким-то особенно пристальным взглядом, — что я вас убью, и это так же верно, как то, что меня зовут Микеле Пецца.
— Он, чего доброго, и вправду убьет! — воскликнул шорник, шарахнувшись в сторону.
— Вы ведь не сомневаетесь в этом, не так ли? — заметил фра Микеле.
— Право, не сомневаюсь.
— Поэтому, любезный хозяин, раз уж вам попался такой ученик: не буян, не пьяница, не лентяй, уважающий вас всем сердцем, всей душой, — не лучше ли вам самому пойти к дону Антонио и сказать ему, что вы слишком порядочный человек, чтобы прогнать от себя бедного малого, которым вы можете только похвалиться? Вы с этим согласны?
— Да, — ответил Джансимоне, — это будет, пожалуй, самым справедливым.
— И всего безопаснее, — добавил молодой человек с легкой иронией. — Итак, вопрос решен, не правда ли?
— Я же сказал.
— Руку?
— Вот она.
Фра Микеле сердечно пожал руку хозяина и принялся за работу так невозмутимо, как будто ничего не произошло.
XXXIII. ФРА МИКЕЛЕ
На другой день, в воскресенье, Микеле Пецца собрался, по обыкновению, к обедне; он не пропустил ни одной службы с тех пор, как стал мирянином. В храме он встретился с родителями, почтительно поклонился им, проводил их из церкви после обедни домой, попросил и получил их благословение на брак с дочерью дона Антонио, если сверх ожидания тот согласится выдать за него девушку; потом, чтобы ни в чем не упрекать себя, он явился к дону Антонио с намерением просить руки Франчески.
У дона Антонио в это время сидели его дочь и будущий зять; он крайне удивился, когда увидел гостя. Кум Джансимоне не решился рассказать ему о том, что произошло между ним и подмастерьем; он, как и прежде, только попросил дона Антонио потерпеть еще немного и обещал исполнить его просьбу на будущей неделе.
При появлении фра Микеле разговор оборвался так круто, что вошедшему нетрудно было догадаться: речь шла о семейных делах, в которые его отнюдь не собираются посвящать.
Пецца весьма учтиво поклонился всем троим и попросил у дона Антонио позволения поговорить с ним наедине.