Санаторий
Шрифт:
– Это точно, - подтвердил Серый, - теперь нам отсюда не выбраться. Приехали, станция конечная, просим освободить вагоны. Ты нам все расскажи, как было. За что теперь на казенные харчи сажают?
Фарбер прикрыл глаза и закачался.
– Это у него от голода, - со знанием дела пояснил Корень.
– Ты, Карлик брось голодовку, еще три дня не поешь, и в карцер отправят. Все уже пробовано - перепробовано. Ладно, посиди пока.
– Он усадил Карлика в углу.
– Мы сейчас быстро тюки разбросаем.
Дикари опять принялись за работу. Прошло еще несколько часов, прежде чем в сортировочной появился
Когда принесли похлебку, Фарбер не отказался. Дикари переглянулись.
– Глянь, оживает, - сказал Хлыщ.
– Ишь, как щи рубает, аж за ушами трещит.
Но отказ Фарбера от продолжения голодовки был скорее актом отчаяния. Он доел то, что Хлыщ называл щами, и сказал:
– Все возвращается на круги своя.
Хлыщ присвистнул, Корень и Серый многозначительно переглянулись, а Желудь оторвался от миски и ревниво помотрел на Фарбера. Долговязый поставил посуду на пол, лег на кушетку закинув ногу на ногу и изрек в потолок:
– Я тут уже был, - он помолчал еще немного и в гробовой тишине продолжил: - Длина коридора - два пи эр, где эр равно двумстам сорока метрам; электромагниты сняли, образовались ниши, в нишах устроили блоки. Ширина блока вдоль коридора - пять метров, следовательно, всего здесь не знаю как это сейчас называется - примерно шестьсот блоков. Если в каждом человек по пять, получаем три тысячи дикарей.
– Теперь засмеялся он.
– Три тысячи... Хе-хе... дикарей... Это многовато... Хе-хе на один синх... хе-хе... рофазотрон...
– Сегодня день юмора? Первое апреля?
– завопил Хлыщ.
– Каждый сходит с ума по своей надобности? Заткните ему глотку.
......-Подожди, - вступил Корень, подходя поближе к новичку.
– Карлик, перестань шуметь, коридорный придет. Скажи толком, значит мы пять лет в ускорителе проторчали?
– Я тут диплом делал, - разъяснил Фарбер.
– Слава богу, физик, - вздохнул Серый.
– А я уже начал думать, дело до фермеров дошло.
– Да фермер я, - возразил Фарбер, - а физику давно бросил.
– Опять ничего не понимаю, - заныл Серый.
– Замолчи ты, а то интерфейсы пообрываю, - буркнул Хлыщ.
Корень укоризненно посмотрел на скрипача и программиста. Внутри он ощутил давно забытый зуд, он почувствовал - сейчас должно случиться нечто очень важное, словно к нему пришла какая-то новая идея. Собственно, она еще не пришла, именно, она еще не пришла, а только-только постучалась. И если бы он был начинающим мальчишкой, он ее и не заметил бы. Какой-нибудь любитель на его месте, наверное очень сильно разволновался, стал бы столы накрывать, нарзаном угощать, анекдоты рассказывать и вообще всячески завлекать. Но Корень был профессионалом, правда, поневоле безработным. Он не стал суетиться, он знал, доподлино чувствовал, что идея эта никуда не денется - сама придет и развалится на диване, еще и приставать начнет, на коленки попросится. Корень вдруг понял - этот дылда фермер должен сыграть какую-то важную роль в его судьбе, в судьбе его друзей, а быть может, и не только их одних. Он спросил, переходя на вы:
– Вы в город попали, потому что уборочная кончилась?
– Приехал обсудить, посоветоваться. Совсем плохой урожай, все пришлось катками заровнять, - ответил Фарбер.
– Да я только на прием записался
– перескочил Фарбер.
– Но и то сказать, не каждый день землянина встретишь. Эх мистер Игор, мистер Игор...
Дикари встрепенулись: Серый уже собрался что-то спросить, но Корень показал ему кулак, Хлыщ приподнялся, а Желудь громко крякнул. Фарбер ничего не понимал.
– Вы продолжайте, - как можно мягче попросил Корень.
– Я с ним всего-то два раза поговорил, на совершенно нейтральную тему, а эти кретины: Гвалта, Гвалта; а я вообще не знаю никакой Гвалты...
Корень победно посмотрел на дикарей и торжественно произнес:
– Значит, Бычок дошел!
– Подождите, ничего не понимаю...
– Чего ты, Серый, не понимешь?
– Хлыщ отечески обнял Серого.
– Через три недели после бегства Бычка на Санатории появляется землянин; дурья твоя бошка, смычок ты неканифоленный, прыгай и радуйся, он прорвался.
– Может быть здесь совпадение, подлая игра случая?
– Не унимался Серый.
Но его уже никто не слушал. Хлыщ заплакал как ребенок. Он подходил то к одному, то к другому, обнимался, тряс, сморкался, в общем, он был безмерно счастлив. Фарбер от удивления привстал, а Корень бережно усадил его обратно и спросил:
– Вас заподозрили в связи с землянином и Ремо Гвалтой?
– Да, они говорили, что Ремо Гвалта - опасный государственный преступник, они все спрашивали меня, что землянин знает о Гвалте, но я ничего не знаю об этом, честное слово.
Фарбер не понимал, чему радуются эти люди, он не понимал, зачем его поместили сюда. Он не хотел иметь с ними ничего общего; пусть они кричат и радуются, пусть плачут и ругаются - это его не касается. Это не могло его касаться. За несколько дней Фарбер потерял все: семью, ферму, нормальное жилье, он потерял свободу, свободу ходить, куда ему хочется, свободу делать то что он считает нужным. Они настоящие дикари, думал Фарбер, иначе их бы не поместили сюда, в душное высокнаучное подземелье. Боже! Санаторий ли это? За что его избили и бросили сюда? Из всего мрачного окружения единственным реальным и неоспоримым был гигантский ускоритель, модифицированный таким страшным образом.
– Не падайте духом, Карлик, - поддержал Корень.
– Не сегодня - завтра все образуется и нас освободят; им придется это сделать. Иначе и не может быть.
* * *
До семи часов вечера оставалось десять минут, когда из отеля вышли двое - мужчина и женщина. Он - пришелец из других, неведомых ей миров; она - жительница здешнего мира, называемого странным и неуместным для планеты именем - Санаторий. Внешне они совершенно не соответствовали друг другу. Отдыхающие, проходящие мимо, оглядывались на них: женщины и люди в униформе оглядывались на него, мужчины засматривались на нее. На нем был легкомысленный свитер, свидетельствующий о полном невежестве его обладателя в вопросах современной моды. Его хромота создавала впечатление этакого романтического героя с налетом большой университетской науки. Она - полная его противоположность: шикарное платье с глубоким вырезом находилось в вопиющем протеворечии с одежой ее спутника. На какие шиши, спрашивается, хмыкнул про себя Варгин и спросил: