Санджар Непобедимый
Шрифт:
— Да.
— Дорога на Гиссар. Следите за ней. Тише. Слушайте.
Оба напряженно, до звона в ушах вслушивались в тонкий посвист степного ветра. Шелестела сухая трава на облысевшей голове кургана, позвякивали удилами кони. Солнце еще пряталось за горами, но стало совсем светло. Высоко в небе кружил орел. Тишина стояла над холмами Локая, над долиной, над Гиссарским хребтом. Внизу, у подножья кургана, застыли маленькие фигурки всадников, их лица были обращены к вершине холма.
Бойцы внимательно следили за движениями своего командира.
Санджар снова навел бинокль на белую полоску Гиссарской дороги и вздрогнул от неожиданности. По ней в сторону кишлака быстро двигались темные точки. Одновременно прозвучал сдавленный голос Сайфи.
— Слышите?
Порыв ветра донес сухие, щелкающие звуки… Стреляли из винтовок.
— Это там, в Гумбазе, — благоговейно проговорил Сайфи, — началось.
— Началось, — подтвердил Санджар. И спросил: — А на дороге, видите? — Он протянул Сайфи бинокль. Но старик отстранил его и кивнул головой. Он сказал полувопросительно:
— Дехканбаевские молодцы? Вот они доехали до мельницы, погибшего от притеснений Башира. Вот они съезжают с дороги, там их не видно будет за дувалом. Правильно делают! Оттуда хорошо будет ударить.
Ветер переменился или перестрелка в кишлаке прекратилась, но звуков выстрелов больше не было слышно. Санджар в нетерпении так натягивал повод, что Тулпар то оседал на задние ноги, то становился в ярости на дыбы.
— Ох, — бормотал Санджар, — как долго… как долго! Как они медлят… — И, обращаясь к Сайфи, заметил: — Ну, кажется, обошлись без нас… Теперь им не уйти. Молодец Абдурасуль!
Но Сайфи только улыбнулся в усы. Со стариком произошла разительная перемена. Он сидел в седле выпрямившись, брови его были нахмурены, и ничего нельзя было найти в его лице, оправдывающего прозвище «дивана».
Протянув вперед руку, Сайфи торжествующе закричал:
— Вот! Вот!
Темные пятнышки ползли по белой ленте дороги, выкатываясь из–за группы чинаров. Все больше и больше. Вот потемнела вся дорога. Это басмачи, кто верхом, а кто и пеший, стремительно покидали кишлак Гумбаз. Вновь донеслась оживленная трескотня перестрелки. И стрельба эта звучала в ушах Санджара праздничной музыкой.
— Гонят, — шептал он, — гонят! Погнали! Хорошо!
— Смотрите, командир, — прозвучал голос Сайфи, — сейчас ударит Дехканбай.
Напряженно всматривался Санджар в то место, где была засада. И хоть от волнения прыгал и дрожал в руке бинокль, но командир все же разглядел расстановку сил.
Дехканбай расставил своих бойцов на повороте широкой дороги так, чтобы она оказалась под прицельным истребительным огнем. По обеим сторонам дорожной насыпи тянулись болота и заброшенные топкие рисовые поля, почти непроезжие для всадников. И когда басмачам, преследуемым бойцами Абдурасуля и дехканами восставшего кишлака, преградили путь кавалеристы Дехканбая, то лишь очень немногим бандитам удалось ускользнуть в тугаи и заросли камыша.
Не мог, конечно, разглядеть со своего кургана Санджар все подробности славной стычки у мельницы. Но и того, что он видел в бинокль, было достаточно.
Радостный крик вырвался из его груди, когда он увидел, что басмачи мечутся под выстрелами, словно муравьи в горящей соломе. Еще несколько минут — и все было кончено.
Отряд отборной гвардии Кудрат–бия был уничтожен. Дорога почернела от трупов.
— А теперь за головой Кудрата!
Санджар бурей ринулся вниз по крутому склону и с ликующим возгласом «Победа, победа!» помчался по твердой, как асфальт, горной дороге к селению Шулюм…
До поздней ночи гумбазские дехкане и бойцы, вырвавшиеся из железного кольца осады, вылавливали мечущихся по тугаям всадников и собирали оружие.
V
Свеча горела медленно. Фитилек, потрескивая, разбрасывал искры, чадил перегоревшим бараньим жиром. Вся комната тонула в сумраке, только около низенького столика колебался круг желтого света, освещая книги в блестящих кожаных переплетах с цветным арабским тиснением. В руках сидевшего на коврике Гияс–ходжи шуршали пергаментные листы рукописи.
Ходжа был в золотой ермолке, в тончайшего полотна белой рубахе, подпоясанной шелковым платком. Изящные туфли с загнутыми носками аккуратно стояли рядом с ковриком, как раз на грани тени. Богослов расположился с удобством, по–домашнему. Кто бы мог сказать, судя по его невозмутимому виду, что он за двое суток проскакал полтораста верст верхом по холмам, пыльным дорогам, что ему пришлось дважды, боясь погони, скрываться в тугаях Сурхана?
Гияс–ходжа читал, или делал вид, что читает. По крайней мере, вот уже много минут страница книги, которую он держал в руках, так и оставалась не перевернутой…
Изредка он отрывался от рукописи и поглядывал вопросительно прямо перед собой. Потом веки его снова опускались, и только зрачки чуть поблескивали сквозь густые черные ресницы.
У стены на груде одеял лежала женщина, прикрытая расшитым покрывалом. По нервно шевелящимся пальцам обнаженной руки, перебиравшим материю, видно было, что она не спит.
Молчание в комнате ничем не нарушалось. Лишь извне, из глубины ночи, доносился беспокойный лай кишлачных собак…
Свеча медленно таяла. Жир оплывал и желтовато–прозрачными сосульками спускался с розетки фигурного подсвечника.
Внезапно запел сверчок. Женщина вздрогнула. Гияс–ходжа бросил быстрый взгляд в ее сторону. Словно обрадовавшись поводу нарушить тягостное молчание, он заговорил, продолжая давно прерванный разговор:
— Есть много способов заставить вас смириться и выполнять ваши обязанности…
И так как женщина не сочла нужным отозваться, Гияс продолжал:
— Если б я был кровожадным тираном, как вы говорите, я бы нашел много путей. Силу, например… Кнут. Он ведь действует даже на грубые тела крестьянок, а не только на такую нежную кожу, как ваша… А знаете, Саодат, — он откинулся и, прислонившись спиной к стене, беззвучно рассмеялся, — знаете, как поступил наш хозяин, вы видели его, не правда ли, добрейший с виду толстяк, да, наш хозяин со своей новой женой… Она, видите ли, сочла ласки мужа в свадебную ночь слишком назойливыми и прямо с брачного ложа на рассвете убежала.