Санджар Непобедимый
Шрифт:
— Вы с ума сошли! — Гияс–ходжа резко повернулся к хозяину. — Нет, этого не будет, это разврат. По установлениям ислама можно жениться и на сестрах, но так, как вы сказали… это недопустимо, к тому же, где согласие родителей?
Сайд Ахмад снова хихикнул.
— Отец и мать… Хо–хо! Мои джигиты утащили девок из–под носа родителей и всей махалля. Девки — дочери каршинского старшины водоносов, я давно заприметил их. Красивые, не правда ли? Перси, как гранаты, бедра… Халва, шербет, а? Не правда ли, вам теперь хотелось бы наплевать на все божественное, а? Хочешь,
— Я уезжаю, где мои слуги? Пусть седлают…
— Ну, берите младшую, Саодат. Ну? Привезете в Бухару молоденькую жену.
Он снова выпил пиалу коньяка, не поморщившись.
— Ну, а если будут капризничать, не захотят принять столь высокой милости добровольно… Можно ручки, ножки к колышкам привязать. Поплачет немного, да и успокоится. Пишите фатиху… Эй, Гулям, чернильницу сюда, бумагу…
— Нет, я писать не буду, — упрямо проговорил Гияс–ходжа.
Он сам не понимал что с ним творится. Вихрь странных, горячечных мыслей беспорядочной чередой мчался в его мозгу. Слова грубого скотовода доносились откуда–то издалека, походили на назойливое гудение шмеля.
Гияс–ходжа был потрясен, взволнован, ошеломлен… Он увидел лицо неземной красоты, глаза — лучистые, бездонные и гневные. Лицо прекрасное и несчастное. Произошло невероятное: Гияс–ходжа полюбил. Полюбил так, как может полюбить сухой законовед, блюститель свирепых законов арабов, всерьез смотревших на женщину, как на «силки дьявола», отказавшийся навсегда от женщин и от ласк даже законных жен. И внезапно нахлынувшие чувства, опалившие его сердце огнем, были совсем иного свойства, чем прилив животной страсти. Ему претили слова, поступки Сайд Ахмада, — так он по крайней мере думал. Мечты любви роем носились перед ним:
«Хорошо бы эту луноликую встретить под цветущим персиком в теплый закат… Взять в свои ладони ее нежные руки, заглянуть в лучезарные глаза… Как она прекрасна!»
Забывшись, он громко прочитал стихи Хорезми:
Твои уста источают сахар,
При появлении твоем расцветают цветы
Грубый голос прервал его.
— Семь раз плюю на твою фатиху, — заорал Сайд Ахмад. — Обойдусь без твоего шариатского крючкотворства…
Он вышел, спотыкаясь и цепляясь непослушными ногами, обутыми в кованые сапоги, за подушки и одеяла.
Почти тотчас же из дальних комнат донесся шум шагов, громкий плач.
Гияс–ходжа стоял, прижавшись к стене, шепча обрывки каких–то персидских и арабских изречений. Глаза его бегали по комнате. Вдруг взгляд остановился на пистолете, брошенном хозяином рядом с подушкой. Протянув перед собой руки, богослов шагнул вперед… Он услышал пьяный голос скотовода: «Ведите их сюда…» и тонкий женский крик.
Сжимая рукоятку пистолета, Гияс–ходжа выскочил в коридор. Из соседней комнаты неслись крики, брань, плач.
…Ритмичный, очень громкий стук властно ворвался в сознание.
Гияс–ходжа не сразу сообразил, что это с силой ударяют о створки ворот чем–то тяжелым.
— Эй, эгей, Сайд
Голос был резкий и властный.
— Эй, Сайд Ахмад! Открывай!.. К тебе от великого эмира. Эй, Сайд Ахмад!
В коридор хлынул красноватый свет. Мимо Гияс–ходжи прошел в сопровождении нескольких слуг хозяин. Увидев оружие в руках богослова, скотовод бросил грубо, но успокоительно:
— Не бойся… Наверно, эмирские люди.
Распахнулись ворота; в багровых отсветах факела Гияс–ходжа разглядел фигуры всадников. Круглый толстенький человек не слез, а скатился с седла и обнял Сайда Ахмада за поясницу — выше он дотянуться не смог. Гияс–ходжа заметил, что степняк проявляет к гостю необычайное почтение.
Снова чинно сидели в михманхане. Снова принесли угощение. На участливые расспросы гостя, оказавшегося эмирским инаком, Гияс–ходжа, все еще не пришедший в себя, едва выдавил слова необходимых приветствий.
Инак — могущественный вельможа Бадреддин, облеченный почти неограниченной властью, ехал в Керки, но имел поручения и к степным владельцам стад. Сайд Ахмад только безмолвно склонил голову, когда услышал приказание перегнать тысячу баранов в Бухару. Он даже не спросил, сколько будет платить за каждого барана эмирский двор и будет ли вообще платить. Он рассыпался в притворных любезностях перед вельможей, который в свою очередь был исключительно вежлив и почтителен с Гияс–ходжой. Хозяин с опаской поглядывал на ученого богослова. Он понимал, что Гияс–ходжа зол на него, и боялся, что он будет жаловаться.
Но Гияс–ходжа менее всего был склонен вовлекать в эту историю могущественного гостя и только нервно вздрагивал всякий раз, когда с женской половины доносились плач и ропот голосов. Сайд Ахмад тоже не был спокоен. Он нарочно повышал голос, стремясь заглушить доносившийся из внутренних комнат шум.
Только раз вельможа поднял голову и прислушался. Как бы невзначай, он заметил:
— Был сегодня в Карши. Какие–то головорезы увезли дочерей у старшины водоносов. Не слышали ли чего–нибудь?
Собеседники промолчали.
Когда утомленного гостя напоили, накормили и уложили в михманхане спать, хозяин и Гияс–ходжа вышли, не сговариваясь, в соседнюю комнату. Сайд Ахмад был растерян; от недавнего высокомерия не осталось и следа. Гияс–ходжа взял хозяина за рукав и отвел подальше от двери.
— Вы оказали мне гостеприимство, брат мой Сайд, и я почитаю своим долгом помочь вам. Если Бадреддин найдет у вас тех, он с вас меньше чем сотен пять баранов не возьмет. Отберет он и девчонок, правда?
Сайд Ахмад молча кивнул головой.
— Если вы будете сопротивляться, то знаете, — Гияс–ходжа многозначительно хмыкнул. — Девушек нам надо сохранить. Оставить их здесь нельзя. Я еду в Кассанский тюмень и возьму их с собой. Прикажите все приготовить. А вы приезжайте завтра, или нет, лучше в пятницу,
— Я бы хотел… я сам отвезу их в дальние кошары.
— Нет, что вы! Ведь без воплей, плача не обойдется. Да и Бадреддин вас сразу хватится. А если из Каршей еще прискачут… Девушки поедут со мной.