Санджар Непобедимый
Шрифт:
Когда мимо него вели шатающихся от усталости пленниц, высокий слуга с возгласом: «Смотрите, хозяин», сдернул с лица одной из них покрывало. В свете факела блеснули огромные глаза, полные безысходной тоски. Слабый голос беспомощно протянул:
— Господин, отпустите к маме…
Лицо помещика исказилось.
— Ты, собачье отродье, делай, что приказано.
Помещик соскочил с возвышения и грубо натянул девушке покрывало на лицо.
— Отведите в ичкари! — заорал он.
Долго еще хлопали и скрипели двери в доме Сайд Ахмада, крупного скотовода и неограниченного властителя урочища Нишан, известного у
Сам Сайд Ахмад в большой, убранной великолепными коврами, михманхане угощал дорогого и почтенного гостя — восходящую звезду чистой веры, бухарского богослова Гияс–ходжу, возвращавшегося из далекого Кабула в Бухару ко двору эмира.
Грубый и невежественный самодур, степной помещик Сайд Ахмад открыто презирал неженок–горожан; но на сей раз он всячески укрощал себя и в движениях и в словах, стараясь соблюсти известные приличия в присутствии такого важного и достойного гостя. Надо сказать, что несмотря на относительную свою молодость, Гияс–ходжа слыл великим ученым даже среди духовенства Бухары — единодушно признаваемой во всем мусульманском мире центром духовной образованности. Два путешествия к каабе в Мекку, необычайно глубокие познания шариата, аскетический образ жизни создали Гиясу огромный авторитет. Поговаривали, что даже сам пресветлейший эмир избирает его своим ближайшим советником и дает ему важнейшие поручения как внутри, так и вне государства.
После ужина, о котором Гияс–ходжа сохранил воспоминание как о чем–то жирном и грубом, хозяин и гость коротали время за чаем. Разговор шел на самые безразличные темы, и Гияс–ходжа осторожно позевывал, прикрывая рот рукой. «Хотя, что мне стесняться этого мужлана, степного верблюда, — не без раздражения думал гость. — Вот он бесцеремонно рыгнул уже не раз. Очевидно, бараний князек воображает, что это признак изысканного воспитания».
Гияс–ходже очень хотелось спать, и, стараясь расположиться поудобнее, чтобы облегчить тяжесть, камнем лежавшую в желудке, он с нетерпением поглядывал на высокую стопку шелковых одеял, сложенных в небольшой нише в глубине комнаты. Нетерпение, досада росли с каждой минутой. К тому же в комнате становилось холодно. Драгоценные ковры прикрывали обмазанные на скорую руку глиной и саманом шероховатые стены. Сырость пробиралась из всех углов, и сквозняки гуляли по парадной комнате, колебля пламя большой круглой лампы. Степные ветры свободно проникали через щели в больших начинавшихся от самого пола ставнях, покрытых тончайшей резьбой, но очень плохо приспособленных для защиты от холода.
Поеживаясь в своем легком кашемировом халате, Гияс–ходжа думал: «Хоть бы этот ишачий хвост костер приказал разжечь». Но степняк ничего не замечал. Развалившись на подушках, он усиленно подливал себе из маленького чайника желтоватую жидкость, похожую по внешнему виду на чай. Но, судя по терпкому запаху помещик бесцеремонно нарушил одну из самых незыблемых заповедей исламского учения. Осовелые глаза Сайд Ахмада настороженно бегали под тронутыми сединой густыми бровями и упорно ловили взгляд Гиясходжи.
— Вот вы, духовные люди, разбираетесь во всех тонкостях человеческих побуждений, — вдруг заговорил Сайд Ахмад и резким движением придвинулся к Гияс–ходже, — вот скажите, что по вашему, есть любовь?
— Любовь к божеству? — встрепенулся
— Нет, к божеству это одно, нет, к женщине.
«Твои верблюжьи привычки — и любовь… Дикарь ты», — подумал Гияс–ходжа. Он сказал лениво:
— Великий господин разума, наш знаменитый поэт Ансари запрещал любовь земную. Воспевая женские прелести, он мысленно пел хвалу духовным красотам и возвышенным качествам божества…
— Так, так, — пьяно ухмыльнулся скотовод.
— Высот понимания достигали наши мудрейшие философы в своих суфийских трактатах, — продолжал Гияс–ходжа и продекламировал:
Ты лжешь, если жалуешься на муки любви,
Я вижу, что кости твои одеты мясом…
— Это они… А вы?
— Ваш вопрос не очень ясен.
— Ну, вот вы, ученый, богослов, неужели вы не знали любви к женщине?..
— Оставим этот разговор.
— Хо–хо! И вас не привлекают они?
Гияс–ходжа едва сдерживал раздражение. Ну и неприятный тип этот Сайд Ахмад! Богослов нервно теребил свою бороду и сумрачно разглядывал хозяина. Почти черное с блестящими скулами лицо помещика побагровело, губы лоснились, глазки совсем стали масляными. Он густо хохотал, нелепо взвизгивая, хлопая себя по ляжкам. Он от души развлекался. До него, видимо, дошли слухи о благочестии и аскетизме Гияс–ходжи и он, под влиянием винных паров, затевал какую–то непозволительную шутку.
— А вот я влюблен, — заревел он. — И совсем уже не так, как вы там рассказываете.
— Оставьте, уважаемый Сайд Ахмад, разве вам не известно, что неприлично и неподобающе рассказывать о таких вещах во всеуслышание…
Сайд Ахмад совсем разошелся. Он вскочил.
— Нет человека, который променяет хорошую бабу на ваши духовные бредни… Пошли.
Он грубо схватил под руку упирающегося Гияс–ходжу и потащил его по комнатам и темным переходам.
«Что с ним, бог мой, что он затеял?»— растерянно думал ошеломленный богослов.
Его втолкнули в грязный чулан.
— Смотри, — хихикнул Сайд Ахмад, подводя своего гостя к небольшому круглому отверстию, пробитому в стене. — Смотри на божественную любовь.
Ученый взглянул и сразу же отшатнулся. В большой, залитой светом и богато убранной комнате находилось несколько женщин, которые суетились около двух нагих молоденьких девушек. Одна из них, постарше, сидела на одеялах и горько плакала, другая, помоложе, отбивалась от старух, и глаза ее гневно блестели.
Ошеломленный Гияс–ходжа сделал шаг назад.
— Смотри! Что, нравится? Хороши?
Богослов бросился назад в михманхану. Лицо его, обычно бледное, горело, на лбу выступили капельки пота. Он молча ходил по комнате, только губы его кривились.
Хозяин, пошатываясь, ввалился немного позже. Продолжая хихикать, он разлегся на горе одеял и залпом опорожнил пиалу вина.
— Хороши гурии, а? Сестры. Ту, что постарше, приближу сегодня. Помоложе — потом. Любовь божественная, а? Захочу — обеих возьму сегодня же к себе на ложе… Хо–хо!..
Богослов молчал.
— Друг, ты мне должен помочь.
Гияс–ходжа насторожился.
— Помочь… Девушки — свободнорожденные. Могут быть неприятные разговоры с их родителями. Ты — мулла, ты — имам. Дай мне фатиху, что брак состоялся. Твоя могущественная печать…