Санджар Непобедимый
Шрифт:
Стараясь переспорить воображаемых противников, казий доказывал, что он готов опять взяться за выполнение обязанностей судьи из бескорыстных побуждений — для насаждения среди невежественной черни истинных и непреложных принципов закона. Он, Шахабуддин, дескать, готов, ради высокой цели, раздать последние жалкие крохи своего имущества, якобы вконец разоренного большевиками… И на головы большевиков посыпались самые витиеватые проклятья. Но не только чернь и большевики беспокоили Шахабуддина. Стало ясно (и Джалалов поспешил это учесть), что и среди баев и помещиков нет единства.
— Проклятые они! У них на губах мед, а в сердце уксус, —
— Кто же это они? — удалось ввернуть словечко Джалалову.
— Как кто они? О бож–же, молодой человек, слышу по вашему звонкому голосу, что вы еще молоды. Так вот я час уже вам толкую о всех этих чалмоносцах, ишанах да баях. Так создан мир! Где есть люди, там разногласия. Каждые десять ишанов и баев хотят своего казия и не хотят Шахабуддина, каждые десять помещиков…
— Позвольте, достопочтенный казий, — снова спросил Джалалов, — о каких десятках вы говорите? Это ишаны, баи, а дехкане? Их не десятки, а тысячи.
— Ха, — взвизгнул Шахабуддин, — кто говорит об этом быдле? Их дело идти за уважаемыми людьми, седобородыми илликбаши и юзбаши. Пусть комиссары из Бухары и Ташкента навязывают нам советские порядки, — мы, умные люди, знаем, что делать. Народу пикнуть не дадим. Все произойдет так, как приказано, а только на самом деле будет по–нашему, — хихикнул он. — Что же вы думаете, Мазар–и–Шериф да Кабул дальше, что ли, чем Ташкент, а господа англичане глупее комиссаров? Эти большевики только разговорами занимаются, а у наших есть кое–что получше болтовни. Кое–что полновесное, да звенящее, да сверкающее… Хэ, хэ… при виде золотых кругляшков быдло побежит за нами на край света, забыв о разных там… как большевики называют… свободах, что ли! Да и на что копающимся в навозе дехканам свобода? Им бы только пожрать. Эх, когда у нас есть желтые тяжеленькие кружочки, мы никого не боимся — ни комиссаров, ни эмирских прихвостней, вроде сынка сарыджуйского бека.
— Как так? — насторожился Джалалов.
— Как, как! Да очень просто. Эмир тоже своих подсылает, чтобы его человека судьей выбрали.
— А вы от кого? — не удержался Курбан.
— Э, молодой человек, не все говорится вслух. Ну, вам уж я, так и быть, скажу, только тихонько. Кто такой Кудрат–бий, а? А кто друзья у Кудрат–бия, а? Сильные–друзья, и у друзей есть такие бумажки со львом единорогим, а? Хэ, хэ. Вот то–то и оно… Каждый думает о своем благе. Пусть эмир сидит себе в Кабуле и поторговывает каракулем, а большим хозяевам не больно он нужен. Да и на что он способен — их светлость, их высочество? Не успела пушка выстрелить, как он показал всем зад, а тут без него разбирайтесь. Нет, мы работаем не на эмира. Нам и без эмира будет у кого получать милость.
Некоторое время казий ехал молча. Но другие претенденты на пост судьи, видимо, очень тревожили Шахабуддина, так как вскоре он заговорил снова.
Он пытался снискать благорасположение воображаемых эмиссаров Кудрат–бия, за которых он принял Джалалова и Курбана. Теперь, когда ему показалось, что он выставил себя в самом выгодном свете, он стал расписывать, сколько он баранов зарежет, сколько и чего подарит кудратбиевским
— Вы уж не беспокойтесь, — лебезил казий, — все будет, все будет. Скажите, друзья, куда вам пригнать по баранчику, где ваше место обитания? Только вы помогите мне. Я буду хорошим казием, во славу пророка, да будет он…
— Поможем, поможем, почтенный, — важно заявил Курбан. — Только во время тоя побольше нам горячительного, да обязательно объятия гурий. И все будет, как надо.
Казий пришел в восторг от заявления Курбана.
— Вы образец всех совершенств. Надеюсь на ваше содействие, — еще более льстивым голосом просипел он.
— Мы вам так поможем, — продолжал Курбан, — что вы всю жизнь будете помнить, а по всей стране гор и степей о выборах и о казий Шахабуддине будут сказки сочинять!
— И вы сделаете так, чтобы народ поддержал меня?
— Да, да, конечно, мы заставим народ выразить его подлинные чувства к вам… — Он не закончил свою мысль и радостно воскликнул: — Огонек, смотрите, огонек! Еще… и еще…
Лошади заспешили. Еще нельзя было что–нибудь разобрать в темноте, но чувствовалось, что дорога пошла под уклон.
Начался крутой спуск, лошади спотыкались и скользили.
— Черт! — вдруг воскликнул Джалалов:
— Что случилось? — спросил во мраке голос казия.
— Вода, мы едем по воде… Река, что ли?
Пошарив в кармане, Джалалов вытащил спички. Слабый красный огонек на секунду отразился в воде. Лошади, фыркая и отряхиваясь, жадно пили.
— Откуда здесь вода? — удивленно проговорил Шахабуддин. — Отсюда до реки шагов триста, неужели начался паводок?..
Путники с тоской поглядывали на мерцающие за рекой огоньки. Они стали сразу такими далекими и чужими. Усталость разламывала тело, ныли ноги, руки, голова раскалывалась, лицо горело.
— Ну, что же, мы так и дальше будем стоять? Всю ночь, что ли, с места не двинемся? — раздраженно протянул Джалалов. — Поехали!
— Нельзя, — проговорил сердито казий. — Нельзя ехать. Наверно, в горах дожди сильные прошли. Я видел днем большие тучи над Гиссаром — свинцовые, зловещие тучи…
— Тучи, это хорошо, — зазвучал голос Курбана, — но не можем же мы всю ночь сидеть здесь. Вы, господин казий, умудрены опытом, знаете здешние места. Дайте совет согласно… законам шариата.
Не поняв насмешки, Шахабуддин самодовольно проговорил:
— Как же, как же, сейчас все устроится. Тут близко один человек живет, старый сучи. Он меня знает. Если я его попрошу, он нас переправит через Сурхан так, что мы даже пяток не замочим. Я только попрошу, и ради меня он все сделает. Он очень хороший мусульманин и, как подобает, с уважением исполняет повеление знатных… О, я только мигну, и мы окажемся на том берегу.
Долго искали на берегу хижину перевозчика. Перебирались два три раза через небольшие протоки, обычно почти сухие, но сейчас наполненные черной и тяжелой водой, с ворчанием мчавшихся среди мохнатых кустарников. Заехали в тугай и долго не могли из него выбраться.