Санджар Непобедимый
Шрифт:
На хижину натолкнулись совершенно случайно.
— Эхей, сучи! — закричал, что есть силы, Шахабуддин. Но хижина молчала. В тишине глухо и монотонно
шумела река.
— Эй, кто тут есть?
Казий кричал долго и надрывно.
Когда Курбан хотел уже слезть с коня, вдруг заскрипела дверь и простуженный голос недовольно спросил:
— Что орете? Мешаете спать. — Громкий зевок сопровождал эти слова.
— Бож–же! Это вы, дорогой Самык! О знаток всех переправ, о искусный из искусных!
— Кто это? Кого там по ночам носит?! — все так же раздраженно спросил перевозчик.
— Это мы, казий сарыассийский, Шахабуддин.
— Ну, и что вам надо?
Джалалов подумал, что
— Времена! Ох, и времена, — простонал Шахабуддин, — ну, давай, веди хоть в свою конуру.
Тяжело пыхтя, он слез с лошади. Джалалов и Курбан пошли за ним.
В тесной хибарке хозяин раздул огонь. Из мрака выступило одутловатое его лицо, покрытое короткой, жесткой щетиной. Глаза старика заплыли, лысый череп лишь наполовину прикрывала потрепанная тюбетейка. Халат хозяина состоял из наслоений заплат, кое–как скрепленных толстыми суровыми нитками. Руки его непрерывно дрожали. Полную противоположность хозяину представлял казий. Его блестящий шелковый халат звонко шуршал, чалма ослепляла белизной. Толстые розовые щеки Шахабуддина были обрамлены седоватой бородой. Бегающие, непрерывно ищущие глазки вызывали брезгливое чувство. Что–то отталкивающее было во всем облике этого холеного сытого человека.
— Бож–же, — проговорил Шахабуддин, вдоволь наглядевшись на Джалалова и Курбана, — где же я вас видел?
Джалалов только пожал плечами, а Курбан, не сморгнув глазом, заявил:
— У вас в Сары–Ассия, — и добавил нагло, — в Сары–Ассия, когда их превосходительство соизволили посетить ваше жилище.
Стрела, посланная наобум, попала в цель.
— Тсс, — испуганно зашипел казий, косясь на хозяина, — хорошо, хорошо.
Хозяин пристально взглянул на Джалалова и Курбана.
— Неужто вы…
Курбан перебил его.
— Давно вы здесь живете, почтенный мастер?
— Давно, — коротко бросил старик и, повернувшись к Шахабуддину, сказал: — У меня для вас новость, господин.
Оказывается, старый казий Мансур, более известный в народе под именем Черная борода, снова появился на берегах Сурхана. Два десятка лет назад он был изгнан с судейской должности беком денауским за вольнодумные разговоры, сводящиеся к тому, что женщина по закону может свидетельствовать наравне с мужчиной. Удалившись от дел, Черная борода жил частным лицом в своем Дашнабаде у подножия гор. Раз в три года он появлялся в Сары–Аосия и выставлял свою кандидатуру на должность казия. Неизменно он терпел полную неудачу.
Сейчас он вновь появился. Он приехал три дня тому назад со своими преданными людьми и перемутил весь народ. Закололи множество баранов, день и ночь идет пир.
— Вы и сейчас можете убедиться в этом, — добавил старик. — Посмотрите, сколько костров горит на той стороне! Приглашены все имамы, муфтии, муллы, помещики. За дастарханом сидит одних только мутавалли до двадцати человек. Еще прибыли какие–то ходжи из Бабатага. Все они угощаются, смотрят на Черную бороду и шепчутся.
— Шепчутся? — испуганно переспросил Шахабуддин. — Чего же они шепчутся?
— Кто их знает! Наверно, хотят избрать его судьей, а вашу милость прогонят в три шеи, — невозмутимо ответил старик.
Он рассказал, что среди пирующих неутомимо шныряют мюриды, дервиши, и что они говорят:
— Времена бекства и эмирского самоуправства прошли, укрепляется власть Советов. Мы должны избрать судьей человека знатного и уважаемого, который знает божественный шариат от «ляма» до «алифа», хорошо разбирается в жизненных делах и может ладить с Советами, человека справедливого, брезгающего чужим достоянием. Не то, что этот старый общипанный перепел, бекский прихвостень, взяточник и развратник…
— Бож–же! — застонал Шахабуддии и спохватился, — Да как ты смеешь?..
— Так это не я говорю, вы же просили вам рассказать.
— Ну, ну!
— Да вот и все, пожалуй. И еще люди Черной бороды всем алтарным крысам дают по кусочку сала.
— Каким крысам? — встрепенулся Джалалов.
Посмотрев на него с явным сожалением, старик усмехнулся, показав редкие, пожелтевшие зубы:
— Ивестно каким! Тем, что в мечети с утра до ночи охают и вздыхают, как лучше вырезать сало из курдюков чужих баранов.
Ошеломленный Шахабуддин только тряс своей бородкой и шептал: «Бож–же!»
А старик со злобой продолжал:
— А, что им! Вот и этот так, и Черная борода так, и сын сарыджуйского бека так. Что от них народу? Судьи! Закон! И днем и ночью в мокрой одежде за копейку, выпрошенную, как милостыню, и я, и мой отец, и мой дед, и мой прадед и в большую и в малую воду переправляем через реку и людей и арбы. Найдешь хороший брод, хорошо, не найдешь, попадешь в яму, попадает товар в воду, и не только денег не получишь, а еще тумаков надают. Сами знаете, какая река — быстрая, глубокая. И вода ледяная. Сегодня здесь по колено, а завтра десять арб с лошадьми и людьми сгинут, и спиц от колес не найдешь. Перевернулась арба, захлестнуло ее, и пропало все… Какая работа, а нас презирают: «Ты кукнары, ты анашист!» А разве без анаши человек выдержит работу на ледяном ветру, да по пояс в воде… — Нет ли у вас щепотки чая? Вода вскипела… Да снизойдет на вас милость! Вот мой отец… Тридцать лет водил через реку людей и арбы и думал, что спокойно помрет на старости… А вышло иначе… Пейте чай, пожалуйста… Была ранняя вода, очень большая. Река бросилась на берега и ревела, как тигр. Мы с отцом и другими сучи сидели на траве и смотрели на воду. Внезапно подъехал денауский бек: «Переправляйте, — приказал он, — только знайте, что на каждой арбе груз стоимостью в сто тысяч тенег».
— Все сучи отказались: «Милостивый бек, река буйствует очень, переехать нельзя». Тогда бек разъярился: «Бей их, — заорал он, — до смерти бей!» Вышел отец и сказал: «Не надо бить, не надо убивать… Зачем такое тиранство? Они не умеют… Вам нужно, бек, на другой берег? Я проведу». Много помучились в тот день мой отец и я. Тринадцать арб провели мы через реку, тысячу раз мы глотали мутную ледяную воду, тысячу раз прощались с жизнью. Бек сидел, закусывал на берегу и смотрел: «Хорошо, — сказал он, когда последняя арба была на той стороне, — а теперь проводите меня, и получите по халату». Он сел на коня и погнал его в воду. Сердца наши трепетали. Уста наши призывали имена божьи. Только бы сошло все благополучно… Перешли, но лицо бека было черно. Он показал на свои мокрые сапоги и полы халата и, скрипнув зубами, сказал: «Так–то вы работаете! Где же ваше уважение? Но я великодушен, получайте награду». И он захохотал так, что сердце мое упало. Нас схватили, натянули на нас халаты, связали длинные рукава за спиной, затянули пояса и столкнули в поток. «А ну, искупайтесь»! — орал бек. Вы знаете реку. В половодье она тащит, шутя, камни величиной с барана… Отец утонул, я выплыл. Вот она, бекская благодарность.
Переглянувшись, Джалалов и Курбан сказали в один голос:
— Пойти коней посмотреть…
Они вышли во двор. Стало светлее. Слышно было, как жуют солому лошади. За рекой все так же пылали далекие костры. Сквозь мерный рокот реки оттуда доносилось монотонное пение.
— Вода поднимается, — послышался голос хозяина. Он вышел на улицу и с силой потянул воздух носом.
— Придется, кажется, уйти.
— Разве вода зальет берег? — с тревогой спросил Джалалов.
— В год скорпиона вода дошла до желтых холмов и смыла все нижние дома на той стороне.