Санджар Непобедимый
Шрифт:
Он был стар, никто не знал, сколько ему лет, и каждое слово его воспринималось односельчанами, как прорицание.
И теперь сказанная им фраза всколыхнула весь кишлак. Все закричали сразу. Что кричали — неизвестно. Каждый, не слушая соседа, выкрикивал торопливо слова, спеша излить все обиды и горести, накопившиеся в груди за многие годы притеснений, бесправия, нищеты.
Шум перекрыл спокойный густой бас кузнеца Юсупа:
— Все идут домой. Все берут то, что есть у каждого из оружия. Есть нож — бери нож. Есть серп, хорош и серп, есть топор —
Шум удаляющихся шагов показал, что предложение кузнеца Юсупа было воспринято как приказ.
Во дворе мечети остался только Юсуп и еще несколько человек.
Кто–то вопросительно кашлянул, робко, но настойчиво.
— Что хотите сказать? — отозвался Юсуп. В круг света вступил человек. Лица его не было видно, но по халату тонкого верблюжьего сукна Юсуп тотчас узнал имама — достопочтенного настоятеля сарыкундинской мечети. Он подошел вплотную к кузнецу и притронулся пальцем к поблескивающей при свете фонаря вороненой стали ружейного ствола.
— Что это? — спросил имам.
— Вы разве впервые видите ружье? — с досадой ответил кузнец.
— Мы знаем вашу мудрость, да будет она очищена от богохульства и заблуждений. Ваша мудрость подтверждается вашей предусмотрительностью. Вы взяли в руки оружие, узнав о приближении парваначи Кудрат–бия, а?
Юсуп промолчал. Он чувствовал, что в темноте за его спиной угрожающе сдвигаются тени. Голова кузнеца инстинктивно ушла в плечи.
Ничуть не обескураженный молчанием Юсупа, снова заговорил имам, явно пытаясь затеять спор:
— Тот истинный мусульманин, кто доверился святым шейхам, кто учится у них. Доверься главе воинов ислама Кудрат–бию, ибо он заслужил своей войной с большевиками, нечестивыми гяурами, имя великого шейха.
— Это Кудрат — шейх? Он вор, растлитель дехканских дочерей. Зверь, пьющий кровь детей. Вот кто ваш святой шейх!
— Опомнись, пока не поздно. Такие, как ты, сеют в народе смятение. Ты мутишь дехкан. От твоих слов народ обращает взоры на чужое имущество, на чужих жен…
На улице послышался шум шагов. Юсуп понял, что крестьяне возвращаются с оружием. Чувство напряжения исчезло. Толпившиеся за спиной враждебные тени беззвучно отступили, растаяли.
Но имам не унимался. Он уже обращался не к Юсупу, а к народу, который быстро прибывал.
— Опомнитесь, — кричал имам, — опомнитесь! Рассчитывайте на милосердие всевышнего. Ваши шеи тоньше волоса.
Тогда к свету выдвинулось выразительное лицо Навруз–бобо Мергена.
— Мусульмане! — громко заговорил он. — Вот я живу много, много лет и много, много лет возношу аллаху молитвы.
— Твоя, Мерген, набожность открывает тебе дорогу в рай, — торопливо проговорил имам.
Мерген вздохнул:
— Велик аллах, но ни я, ни мои соседи, ни все жители Сары–Кунда не видели, чтобы всевышний, когда мы умираем весной от голода, бросал нам лепешки с неба.
Послышался легкий смешок.
— Так–то:
Сираджеддин наклонился к уху Юсупа и быстро заговорил.
— Староста наш, — громко сказал Юсуп, — боится, как бы чего не получилось плохого, Камил–бай, ростовщик Зарип и еще другие забились в свои норы и молчат.
— Пусть баи скалят свои зубы, а мы Кудрата к себе не пустим.
Это сказал совсем еще молодой парень, Мустафа. Про него ходили слухи, что он был одно время в басмаческой шайке, но сбежал оттуда.
Кузнец насторожился.
— Ты быстр на слова, но…
Тогда Мустафа подошел к фонарю и скинул халат с плеч.
— Видишь?
Возгласы жалости послышались в толпе. Спина Мустафы была похожа на обнаженный кусок мяса — ее сплошь покрывали вздутые багровые рубцы еще не заживших ран.
— Я был у Кудрата, я служил ему, но я не стерпел. Я не смог смотреть на зверства, чинимые им и его разбойниками, и ушел от него. И вот я думал: когда силы вернутся ко мне, уйду к большевикам, стану красным воином.
Кузнец Юсуп, Мерген и староста Сираджеддин взялись руководить защитой селения. И по тому, что оборона Сары–Кунда вошла в историю Узбекистана как героическая страница, можно судить, что они оказались неплохими организаторами и командирами.
Сарыкундинцы подняли оружие против притеснителей.
Меньше всего матерый волк Кудрат–бий мог допустить, что бараны, как называл он дехкан, осмелятся дать отпор воинам ислама.
Никогда не бывшие воинами, никогда не державшие в руках оружия, дехкане вступили в битву с испытанными, жестокими головорезами, набившими руку на убийствах, изощрившимися в хитрости и вероломстве. Но дехкане проявили природную сметку, подлинное мужество, терпение.
Впоследствии, когда Кошуба разбирал действия сары–кундинцев, он выразил свой восторг:
— И полководец остроумнее не придумал бы. Вот уж правильно таджики говорят: мужественный не жмурится от лучей солнца, трус слепнет от света луны.
Староста Сираджеддин, кузнец Юсуп и Мерген после быстрого, немногословного совещания разделили дехкан на три части, и каждый двинулся с группой людей в определенном направлении.
Напутственных речей не произносилось. Только Юсуп, любивший поговорить, во всеуслышание заявил:
— Братья! Жадная лошадь прогрызает дно торбы. Помните, Кудрат жаден, как голодная крыса. От ваших рук и вашего мужества зависит, чтобы вы не проснулись завтра нищими.
Часть сарыкундинцев поднялась по склону горы к ущелью. Другая часть спряталась в домах и за каменными оградами вдоль дороги. Третья группа открыто напала на конницу Кудрат–бия, едва он вышел из горла ущелья.
Когда Мергена спросили, как мог он, имея в своем отряде всего–навсего три однозарядных берданки и десяток серпов и кетменей, решиться напасть на самого Кудрат–бия и пятьдесят его головорезов, вооруженных многозарядными английскими винтовками, он ответил: