Санджар Непобедимый

Шевердин Михаил Иванович

В караване, растянувшемся более чем на два километра, царил беспорядок. Слышались брань, крики, ржание надрывающихся лошадей. Серое облако пыли стояло над дорогой и заволакивало обоз. Ни дуновения ветерка. Знойный воздух, казалось, застыл, — густой тягучий. Хрустел на зубах песок, мельчайшие пылинки въедались в кожу. На губах выступала соль, глаза слезились.

Настороженные и злые ехали бойцы.

Они понимали, что сейчас самый подходящий момент для нападения басмачей, и двигались по бокам каравана, зорко вглядываясь в далекие холмы и лощины, держа винтовки в руках.

Кошуба ни минуты не оставался без дела. Он то проезжал

далеко вперед, то направлялся в самый хвост колонны, отдавая приказания, подстегивая острым словом отстающих. На крутом подъеме он подталкивал плечом, вместе с оглушительно вопившими возчиками арбу, а через минуту скакал с двумя–тремя бойцами в сторону, чтобы «посмотреть местность» с невысокого кургана.

Неожиданно к командиру подъехал Курбан.

— Вправо от дороги народ.

— Где, где?

Кошуба поспешно ускакал.

Как ни медленно тащился караван, все же он нагнал двигающуюся по боковой тропинке толпу мужчин, женщин, ребятишек. Шли они в полном молчании, опустив головы, не поднимая глаз. Потрясающей была нищета этих людей. Сквозь лохмотья просвечивали исхудалые, истощенные тела. Дети шли голые, и страшно было смотреть на их торчащие лопатки и ребра, вздутые животы, лихорадочно бегающие глаза…

Люди медленно плелись по степи, соленая белая пыль оседала на просаленные тюбетейки, на потную коросту одежды, на обтянутые пергаментом скулы. Солнце палило и палило. А кругом ни капли воды…

— Куда идете? — окликнул Джалалов согбенного старика, которого вели под руки два человека помоложе.

— Прямо…

— Куда же? В какой город?

— Идем искать могилы для себя и своих детей.

— Откуда вы?

Тогда старик вдруг оттолкнул поддерживавших его людей и, пошатываясь, подошел к Джалалову.

— А! — закричал он. — И что ты спрашиваешь, таксыр, и спрашиваешь, чего тебе от нас нужно? Хлеба дай детям. Они не ели три дня…

Старик опустился на землю и, раскачиваясь, горько запричитал.

— Он еще спрашивает, таксыр!

Около старца почтительно засуетились его спутники, сами едва державшиеся на ногах.

По приказу Кошубы путникам раздали хлеба и муки.

Тот же старик, в сопровождении десятка изможденных, оборванных мужчин, приблизился к командиру.

— Великий господин, — загнусавил старик, — благословение всеблагого и всемогущего падет на тебя за то, что ты накормил нас. Но лучше ты не кормил бы нас.

— Почему же? — спросил Кошуба.

— Потому что мы твои враги, и ты враг наш, враг мужчин и женщин, стариков и детей рода Джалаир.

Кошуба подошел к старику вплотную.

— Вот что я скажу, ишан. Ты говори за себя, а народ пусть скажет свое слово сам за себя.

Ишан заговорил громко; он хотел, чтобы его слова были услышаны всеми.

— Бог пусть узрит правду, таксыр! Эти люди не стали бы нищими из нищих, не ходили бы в жалких лохмотьях, не походили бы на тени, если бы они довольствовались своим уделом и не подняли бы руку против господ и эмиров. Но они не послушались увещевания мудрых и пошли против сильных. Воины ислама пришли в их кишлак. В наказание за самовольство они поубивали многих мужчин и женщин и заставили разрушить жилища, а то место, где был кишлак, вспахать и засеять ячменем. Своими руками дехкане разрушили родные гнезда, своими руками запахали пепел священных очагов своих предков.

Вы, большевики, пришли и соблазнительными словами совратили дехкан с путей пророка и навлекли на них кару великого курбаши.

Если бы вас не было, они жили бы спокойно и…

— И гнули бы шею под палками эмирских собак, — не выдержал Джалалов. — Старик, опомнись! Что ты говоришь? Будь справедлив, проклинай истинных виновников ваших бед, проклинай басмаческих курбашей!

— Проклинать курбашей! — вдруг оживился старец. — Нет. Велика вера истинная и единственно правильная. Даже большевики, такие как Санджар, склонившись к истине, вступили на путь джихада и объявили священную войну нечестивым Советам.

Старик тщательно отряхнул полы халата и отошел, всем своим видом показывая, что его вынужденная беседа с «неверными» закончена и что даже пылинка, которую мог перенести с их одежды на его рубище ветер, грозит осквернением.

Он обвел взглядом бойцов и участников экспедиции и костлявым, мертвенно–желтым пальцем поманил к себе Джалалова.

— Сынок, я вижу по твоему обличью, что ты из мусульман. Оставь этих людей, пока не поздно, обратись к вере отцов. Час неверных близок.

— Откуда ты знаешь про Санджара, старик? — сдавленным голосом спросил Джалалов.

— Вестника я встретил на дороге. Он знает все. Имя его Гияс–ходжа мутавалли из Янги–Кента.

Ишан медленно зашагал по дороге, опираясь на посох. К старику подбежали его спутники и осторожно взяли под руки. Толпа поползла вслед за своим вожаком — безмолвная, безропотная.

Ишан вел их в изгнание.

IX

Дорога все так же тянулась в гору, лошади выбивались из сил. Во всем огромном караване, растянувшемся на километры, не оставалось ни капли воды. Фляги, бутылки, чайники — все было опустошено. Большое беспокойство вызывали двое членов экспедиции, по–видимому, получившие тепловой удар. Одного из них подобрали на обочине дороги в бессознательном состоянии, другой свалился с лошади, как сраженный молнией.

Кошуба послал несколько верховых к высоким холмам, расположенным к северу от дороги: там должны были быть источники и арыки.

Кроме бочонка, который везла с собой экспедиция, захватили все ведра, фляжки, бутылки.

В арбе Саодат оказалась пара кожаных мешков — турсуков.

— Недаром я дочь водоноса, — пошутила Саодат.

Гремя чайниками и ведрами, водная экспедиция удалилась. Вернулась она через полтора часа.

Расчеты на воду не оправдались. Источники оказались сухими, арыки тоже. Жители небольшого кишлака куда–то ушли, засыпав колодцы. Уже на обратном пути посланцы наткнулись на большую лужу. Здесь они напились сами, напоили лошадей и набрали сколько можно было воды в ведра и турсуки.

Вода была желто–бурого цвета; в ней плавали головастики, какие–то жучки, кусочки соломы; она пахла конским навозом и плесенью.

Один из арбакешей взял свой поясной платок, сделал на краю ведра подобие примитивного фильтра и с наслаждением напился… Любезно улыбаясь, он поднес ведро Саодат.

Воду выпили моментально. Только немногие побрезговали.

Усталость свалила всех там, где остановился на дневку караван. В тени длинного дувала вытянулись прямо на жесткой траве десятки людей, сморенных тяжелым дневным сном. Тут же, понурив головы, покачиваясь на дрожащих, ослабевших ногах, дремали кони, лениво и обессилено, едва шевелящимися хвостами отгоняя назойливых, невесть откуда налетевших мух.