Санитарный день
Шрифт:
— Ясно, — кивнул Дана. — Но ты ведь не совсем об этом говорил?
— Верно, — согласился Ит. — Не совсем. Так вот, всё мною уже сказанное точно так же относится и к рауф тоже. И даже, пожалуй, в большей степени, потому что у любой под-расы рауф эволюционный путь всегда примерно в полтора раза длиннее тех путей, которые проходят люди. Каждый раз при возникновении подобной модели природе приходится основательно потрудиться. Потому что одноактная передача генетического материала устроена проще, чем двухактная. Однако при этом в данной модели есть свои, и весьма существенные плюсы, например — в разы меньше наследственных заболеваний, за счет больших размеров групп, и, следственно, минимальное количество близкородственных скрещиваний, высокий иммунитет, высокая выживаемость стареющих
— Заканчивай тут рекламировать рауф, и переходи к сути вопроса, — приказал Скрипач, вытаскивая из пачки очередную сигарету. — Дана уже всё поняла. Да?
— В основном да, поняла, — кивнула Дана. — Рауф, как и люди, существа социальные, и нуждаются в коммуникации с представителями своего вида. Верно?
— Почти, — кивнул Ит. — Но не совсем. Рауф являются феромонозависимым видом. То есть передача информации происходит еще и по этому уровню. Который у людей, между прочим, тоже существует, но не настолько выражен.
— Подожди, — попросила Дана. — То есть вот эта проблема, про которую мы говорим, она… из-за этого? Но вы же сами рассказывали, что рауф прекрасным образом жили годами среди людей, и всё было нормально.
— Верно, ты совершенно права, — кивнул Ит. — И рауф жили, и люди среди рауф тоже жили, и никто от этого не умер. Та же Лийга, например. Да, она испытывает определенный дискомфорт, находясь здесь, но болеть или умирать не собирается. Проблема в том, что мы с рыжим, во-первых, не совсем рауф, а, во-вторых, в том, что с нами что-то сделали, и только сейчас мы начинаем понимать, что именно.
— И что же? — с тревогой спросила Дана. — Ит, подожди. Ты же вырос среди людей. Ты жил в человеческой семье до тридцати трех лет…
— В откорректированном виде. И рыжий тоже, — ответил Ит.
— Ты суть самой проблемы не объяснил, — напомнил Скрипач. — Если хочешь, это могу сделать я. Понимаешь ли, мы сейчас молодые. То есть нас такими сделали, проведя через какое-то ну очень большое количество геронто, и выполнив ряд операций. Когда мы оперировали травмы, кое-что мы успели посмотреть, но, к сожалению, в тот момент не было возможности изучить всё детально, так, как нам бы хотелось. Некоторые моменты вызывали сомнения, но, опять же, проверить всё досконально тогда мы не сумели. Да и не диагностируются некоторые вещи заранее, причем без предпосылок.
— Какие именно? И что это вообще за болезнь такая? — спросила Дана.
— Это не болезнь, это состояние, — ответил Ит. — Можно назвать поздним пубертатным периодом, именно в это время молодые рауф начинают, скажем так, реагировать друг на друга. Обычно сбои у молодежи дальше появления той разновидности дерматита, о которой идет речь, не заходят, но бывали случаи гораздо более серьезные.
— В изолированных группах, — добавил Скрипач. — Как это ни странно, такого рода гормональные сбои обычно бывают в среде очень и очень богатых рауф, там, где родители стараются изолировать детей и подростков от плебса. На ранних стадиях это купируется просто сменой обстановки, и общением со сверстниками всех полов, а не только своего. Но вот на поздних…
— Погоди-погоди, — подняла руки Дана. — То есть это у всех вообще бывает, и у мальчиков, и у девочек, и у средних?
— Совершенно верно, — кивнул Ит. — Кстати, про ихтиоз — это человеческие врачи придумали. Причем на основе работы именно с девочками. Это называется «стеклянная рыбка», если случай сильно запущен, кожные изменения могут стать такими, что лечиться потом даже по пятерке придется очень долго. Кожа меняет структуру, становится полупрозрачной и блестящей. И очень тонкой, её легко повредить. Насколько нам известно, на лечение обычно уходит несколько лет. У мальчиков и средних это состояние протекает легче, хотя тоже ничего хорошего. Понимаешь, механизм довольно сложный, долго объяснять. Но если попытаться упростить… сперва начинается дисбаланс в гормональной сфере, потом
— И это всё из-за того, что нет нужных феромонов? — с ужасом спросила Дана.
— Да, — кивнул Ит. — Точнее, потому что у организма нет возможности дать ответ на нужные феромоновые ряды, и выстроить адекватный гормональный фон. Дана, пойми, рауф и люди — это всё-таки разные расы. Очень разные. А мы еще и не совсем люди, и не совсем рауф.
— Но раньше же вы как-то жили?..
— Ох, — Скрипач полез за сигаретой в пачку, и обнаружил, что сигареты кончились. — Мы находились почти постоянно в нужной среде, кроме того, нас ещё и корректировали на начальном этапе. Вот смотри. Первые годы мы жили с изменениями в сторону человека, по той схеме, которую заложил Пятый, когда редактировал геном. Дальше — геном после попыток взаимодействовать с Сетью пришел к исходной точке, но мы тут же оказались именно что в среде, рауф в нашем круге общения было примерно столько же, сколько и людей. И, разумеется, все механизмы работали так, как положено. К тому же мы были развязаны к тому моменту, а это значит, что подростковые болячки нам грозить уже ну никак не могли. У взрослых гормональный фон стабилизируется самостоятельно. И на эту тему мы даже не думали, зачем бы? Далее. Происходит что-то… знать бы ещё, что именно, и мы оказываемся на той планете, но — в обществе Рифата и Лийги, которые, просто присутствуя рядом, давали правильную феромоновую картину, которая наши организмы, видимо, вполне устраивала. Потом мы оказываемся здесь, и пять лет ничего не происходит, потому что — что?
— И что же? — не поняла Дана.
— Потому что все эти пять лет тушки отходили от того, что с ними сотворил кто-то, и восстанавливались. И, будь они неладны, восстановились. А нужного ряда-то и нет, то есть в пределах видимости имеется одна Лийга, которая своим присутствием, вероятно, что-то всё-таки притормаживала, но Лийга — женщина, а это только половина ряда.
— То есть вам нужно пообщаться с мужчиной рауф, так, выходит дело? — спросила Дана.
— Думаю, уже нет, — покачал головой Ит. — Общением тут дело бы не обошлось. Нужна нормальная корректировка по гормонам, нужны анализы, чтобы понять, что произошло, и, боюсь, нужно какое-то лечение. Какое — сейчас сказать нереально, потому что нет данных. И взять их неоткуда.
— Посчитаем, — предложил Скрипач.
— Посчитаем, куда мы денемся, — кивнул Ит. — Другого нам ничего не остается.
— То есть вы оба можете свалиться в любой момент, что ли? — с ужасом спросила Дана.
— Ну, не в любой, конечно, — хмыкнул Скрипач. — Стадия начальная, до сваливания есть какое-то время… надеюсь. Но вообще, если серьезно, нам надо отсюда бежать, и побыстрее. Вот только как?
— Лийга сказала, что он нас не выпустит, — напомнила Дана.
— В том-то и дело, — Ит отвернулся. — В том-то и дело, что не выпустит. И, спорим на что угодно, он предполагал нечто подобное.
— С чего ты это взял? — спросил Скрипач.
— Больше чем уверен, что он в курсе про операции, которые мы делали Лину и Пятому, в курсе о всех корректировках, и помнит всё то, что было в считках, потому что это — его собственная память, — Ит встал, вышел в прихожую. Вернулся он через полминуты с новой пачкой сигарет. — Рыжий, согласись, мы попали. И, кажется, всё намного хуже, чем мы думали.
За Лийгой рыжий поехал в понедельник — ничего, всего на три дня, уверял он, кое-что посчитаем и сделаем, а потом ты обратно вернешься. Но дождь же пойдет, возражала Лийга, чего мне там делать в дождь? Ничего, будешь у печки сидеть, и травки перебирать, говорил в ответ Скрипач, просто сейчас ты нам очень нужна, ну просто очень и очень. Поэтому давай, садись в машину, и вперед. Лийга, конечно, поняла, что Скрипач чем-то встревожен, но до возвращения домой вопросы задавать не стала. Дома, когда её ввели в курс дела, Лийга сперва ничего не ответила, просидела несколько минут, о чём-то размышляя, а потом сказала: