Санитарный день

Белецкая Екатерина

— Согласен, — кивнул Скрипач. — А теперь пошли спать, а то мне чего-то не очень хорошо. В общем, утро вечера мудренее, как говорится. Может, за ночь что-то новое в голову придет.

Глава 17

Веженский лес

— Люди? — Ари нажал что-то на руле, и посмотрел на Ита. — Ты серьезно? Хорошо, хорошо, понимаю, вы оба врачи, вы работали в Санкт-Рене, где вам основательно промыли мозги всяким непротивлением злу насилием, смирением, и прочей ересью, но можно же хотя бы иногда пользоваться головой?

Машина шла сейчас по трассе, широкой, ровной, и свободной; город они оставили позади уже два с лишним часа назад. Трасса была платная,

и, видимо, местные пользовались ею не очень охотно — за последние полчаса «Марлин» обогнал несколько фур, да с десяток легковушек, преимущественно недорогих, китайских, и всё. На этой практически пустой дороге можно было спокойно ехать под двести, но, даже не смотря на скорость, Ари предупредил: ехать еще минимум полтора часа.

— Мы пользуемся, — сказал Скрипач с заднего сиденья. — Ты на дорогу-то смотри.

— Здесь автопилот, — отмахнулся Ари. — К тому же я смотрю, не волнуйся. Так вот, о чём я, собственно. Если вы включите эти самые мозги, вы моментально поймете, что все ваши раненые, которых вы лечили и оперировали, моментально бы пооткручивали вам головы — для этого достаточно было бы изменения позиции Санкт-Рены в любом конфликте, куда она приходит наблюдателем и миссионером. «Мы лечим всех», — сказал он с издевкой в голосе, — а еще мы белые, пушистые, и руки у нас чистые. Ага, конечно. Великая дипломатическая миссия конклава, как же, знаю. Непротивление злу насилием возможно только тогда, когда вы находитесь в нейтральном поле, как минимум. А это далеко не всегда возможно. Поэтому и воюет Санкт-Рена исключительно чужими руками, сохраняя показной нейтралитет. А что? Удобно. В этом плане Королева молодец, конечно. Ловко устроилась.

— Ты говорил про людей, — напомнил Ит.

— Можно и про людей, — легко согласился Ари. — Люди… самое неблагодарное занятие, которое только можно вообразить — это жалеть людей. Они недостойны жалости, они расходный материал, и не более.

— Что ты несешь, — с отвращением произнес Скрипач.

— Говорю правду, которая вам не нравится. И, между прочим, это относится не только к людям, разумеется. Любые разумные существа, подчеркну, чтобы никому не было обидно, любые, по сути своей устроены схожим образом. Напомнить, кем девяносто процентов рауф считают людей? Как там у вас было? Порочная раса, развратная раса, средоточие мерзости, и всё в том же духе.

— Люди говорят о рауф то же самое, — напомнил Ит.

— Правильно, — согласился Ари. — А почему? Да потому что и для тех, и для других свойственно глубочайшее неприятие всего, что непонятно. Ну вот непонятно женщине рауф, как это можно иметь отношения, любые, вне своей семьи. Как можно изменять или второй раз выходить замуж. А людям непонятно, что такое двухактная полиандрия, и как это у женщины может быть три мужа одновременно. И старший муж, а то и два. Но это так, частности, хотя пример, в некотором смысле, тоже показательный. Про другие расы вообще ничего говорить не буду, потому что слишком высок градус ненависти. Как нас, людей, любят когни, и прочие милые обитатели нашего Круга, можно не напоминать. Вы и сами всё знаете.

— К чему ты это всё… — начал Скрипач, но Ари его перебил:

— Это только начало, — сказал он. — Так вот, миры, разумные существа, и социумы — они дико реакционные по своей сути. Они все консерваторы, причем совершенно отвратительного толка. Но в этом есть свой резон, потому что это самый верный и проверенный способ выжить и сохраниться. Это я тебе как Бард говорю, со всей уверенностью, и со стопроцентной гарантией.

— Чушь, — тут же сказал Скрипач. — Созидателей полно. И высоких цивилизаций тоже. Не мы выдаем желаемое за действительное, а ты это делаешь, уж прости.

— Ууу… — протянул Ари. — Полно? Отпусти вожжи, сними тиски, в которых они

находятся на самом деле — и ты получишь всё ту же толпу консерваторов, которая будет готова проломить дубиной голову всем тем, кто хоть в чём-то от неё отличается. Неважно, чем. Главное, что этот кто-то — не такой. Контроль? О, да, разумеется. Как же без этого. Контроль, он, по сути, заставляет возлюбить ближнего своего, а точнее — он ставит для каждого своё условие игры, сдавая карты так, как считает нужным, для того, чтобы игра продолжалась. Это не плохо, кстати, не надо думать, что я это ругаю. Я был Бардом очень много лет, и осознавал тогда, в тот период, благородство своей миссии. Вот только Контроль смотрит на это всё ну очень издали, свысока, не осознавая иных процессов, для его восприятия недоступных.

— А именно? — с интересом спросил Ит.

— Что такое свобода воли, Ит? — спросил Ари. — Как ты думаешь?

— Свобода поступков, мыслей, намерений… вероятно, — осторожно ответил Ит.

— Верно! — Ари просиял. — Сейчас я даю этому миру свободу. Практически полную. И что же мы видим? Это второй этап, если говорить точно, но что же мы видим на этом самом втором этапе? Давайте по порядку. Первое — образование. Которое они тут уже упростили, как только это стало возможно, и продолжают упрощать, пока не дойдут до минимального уровня. Через пятьдесят лет тут будут учить читать, писать, и выживать, причем пригодится в результате только последнее, потому читать станет нечего, а писать станет не о чем. Нет, разумеется, кое-что сохранится, но исключительно утилитарное, для повседневных нужд, но не более. Второе — враг. Да, да, это очень морализует, поэтому они будут органично разобщенными. Чтобы не расслаблялись, и не скатились окончательно. Там, на другом берегу океана, однажды утром выйдет из обшарпанной двери какой-нибудь мужик, которому по радио только что рассказали новость про очередную угрозу с Великого Востока, и даст подзатыльник своему сыну. А то этот щенок вчера неправильно молитву прочитал, а любая неправильно прочитанная молитва, разумеется, усиливает проклятый Восток, и ослабляет благословенный Запад, который все только и мечтают захватить. Мистическое мышление во всей красе, и, кстати, тут мы подходим к самому интересному. А именно — к тому, что уже сейчас люди на этой планете почти неспособны строить элементарные логические связки, а через поколение они разучатся делать это окончательно.

— Эксперимент Скиннера с голубем и кормушкой? — спросил Скрипач.

— И снова верно, — Ари засмеялся. — Какие только ритуалы не придумывали бедные птицы, чтобы пожрать. И голову наклоняли, и крыльями хлопали, и вокруг своей оси крутились. Ну нет у голубя в голове представления о том, что его действия и тот факт, что кормушка открывается, никак не связаны. Нет. И взять ему их неоткуда. Так вот, разумные существа в этом отношении недалеко ушли от голубей, уж поверьте. Любая религия построена на этом, и ни на чём ином. Если я помолюсь, божество сжалится, и что-то мне даст. Или не даст, но почему — причин много. Либо я нехорош, либо молился неправильно или мало, либо согрешил, не ведая, что творю, и тем обидел всемогущего. В общем, если сработало — божество существует и тебя слышит, если не сработало — ищи причину в себе, это ты плохой.

— Твой шаман выдвигает несколько иные идеи, — заметил Ит.

— Димка? Да, верно. Димка в другом хорош, — ответил Ари. — Он выстраивает схему посложнее, тоже с кормушкой, кстати, но, в первую очередь, Дима дает нужные образы, которые станут через какое-то время объектами для ритуалов, и, соответственно, для срабатывания всё той же кормушки. Кстати, если сравнивать, то этот — бледная тень тех, которые работают в штатах. Ууу, какие там красавцы сейчас трудятся на том же поприще! Вы бы видели.