Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
Шрифт:
– Повстречал как-то Соньку светлейший на самом на Сытном рынке. Говорит, хорошо-де ты, Сонька, воруешь, пока еще мне ни разу не попалась. Вот давай, говорит, с тобой об заклад побьемся, что меня, светлейшего князя, генерал-губернатора и фельдмаршала войск российских, тебе, Соньке, ни за что не обокрасть.
– Ну!
– торопили слушатели, пока Ерофеич скреб в своем кисете.
– Вот вам и ну! Сонька князю ответствует: а хочешь, мол, светлейший, я из-под тебя и из-под твоей супруги перину выкраду целиком? Светлейший туг сильно смеялся, потому что дворец его, что на Васильевском острову, сами знаете, в семь рядов клевретами окружен. А Сонька ночью оделась трубочистом - порточки такие узенькие, черная шляпа, кочерга - и через камин явилась Прямо в покой. Видит, на господской кухне кувшин стоит с квашней, наутро тесто делать, князю, хе-хе, пирожки печь.
Пока он заправлялся понюшкой, завалинка трепетала от страха и любопытства.
– Ту квашню, - продолжал Ерофеич, еще понизив голос, - Сонька взяла и вылила князю и княгине в постель, а сама до поры спряталась. Вот пополуночи светлейший проснулся да с испугу перину ту самолично в окно выбросил, а там Сонька со своими татями - и была такова.
– Сказка!
– заключил, отсмеявшись, бурмистр Данилов.
– Да ей-же-богу!
– не сдавался Ерофеич.
– А вот, послушай, был некогда откупщик, фамилия его Чистоплясов.
– Как же!
– подтвердил Данилов.
– Кровопийца известный, деньги в рост давал. Ни вдовы не жалел, ни сироты.
– Точно!
– поднял палец Ерофеич.
– А знаете, через что он умер? опять же через Соньку.
– Ну уж, поди ты прочь, это уж чепуха!
– Бурмистр даже отвернулся.
– Ан не чепуха! Слушай-ка лучше, господин слободоначальник. Прознала как-то Сонька через своих сообщников, а у нее они везде, что в некоем кабаке тот откупщик хвастался, будто у него на сеновале кубышка спрятана, а в ней - миллион!
Вдова Грачиха изумленно ойкнула, остальные зачарованно молчали.
– Забралась она к нему на сеновал, а тут, как назло, сам откупщик дверь отмыкает, проведать свое сокровище пришел.
Последний луч солнца угас за далеким шпилем Адмиралтейства. В церквах звонили ко всенощной.
– А, Сонька, - продолжал Ерофеич, - Сонька не растерялась, во, бой-баба! Видит, в углу коса, та самая, которой луга косят. Взяла ее в руку, зубы оскалила, точно как наш Преображенский сержант, господин Холявин. Молвит Чистоплясову: "Разве ты меня не признал? Глянь-ка попроворнее - я ведь смерть твоя, за тобой пришла. Сейчас косою тебя вжик!" И повалился замертво тот откупщик, сердце его таковых речей не вынесло.
– А Сонька?
– Что Сонька? Сонька кубышку под мышку - и ищи ветра в поле.
– А миллион?
– Деньги те Сонька бедным раздала. На что ей деньги? С нее хватит росой умыться, из ключа напиться.
9
Сбросив ремень и портупею, Максюта опустился на скамью. Свеча чадила, но не было сил встать, поправить. Голова гудела, как пчелиный рой.
Подобно тени появился в горнице сожитель - студент Миллер. Деликатно направился в свой угол, где прямо на куче книг была приготовлена ему постель. Максюта подобрал его, выброшенного драгунами, среди разоренных коллекций и поместил к себе.
Максим Тузов неплохо говорил по-немецки, объясняя это так:
– Три года стоял с гарнизоном в Померании. Была там немочка одна. Проси, говорит, у своего начальства отставку. У меня, говорит, есть сбережения, купим мельницу и заживем.
– И что?
– спросил Миллер.
– Что видишь, милый Федя. Служил семь лет, а выслужил семь реп.
– И об офицерской перевязи уже не мечтаешь?
– Теперь войны нет, - усмехнулся Максюта.
– Никого не убивают, в полках вакансий не образуется. А недорослей дворянских понаехало, куда нам с ними тягаться. Остается одно - случай.
– Как это - случай?
– В милость попасть, либо в штаб, либо при начальстве. А то, поднимай выше, при дворе. Как говорит наш Ерофеич, царевне пятки чесать.
– А может, тебе учиться, добрый Максюта, науки изучать?
– Э, брат! Проплясал я свое ученье, на балалаечке проиграл.
– А то давай начнем?
– Очочки Миллера весело заблистали.
– Я тебя буду учить всему, что знаю. Я все-таки магистр Тюбингенского университета, у меня и грамота есть, печать - ух, огромная! А ты станешь меня русскому языку учить.
– Да я же и букв не знаю!
– с отчаянием воскликнул корпорал.
– Ни русских, ни немецких!
Такой разговор состоялся у них вчера. А сегодня, при известии о пропаже философского камня, разговоры не шли на ум. Миллер деликатно улегся на свое книжное ложе, вздыхал сочувственно.
– Хоть бы знать, - сказал Максюта, - представить бы себе, что за штука эта - философский камень-Миллер, не вставая, порылся рядом, в пирамиде фолиантов, и они угрожающе поползли на пол. Миллер остановил их движение и выдернул из-под низу какой-то ветхий том.
– Вот, Герман Ацилиус Мейендорф, прозванный королем алхимиков! Что он пишет: "... многие считают, камень сей есть подобие золота и платины, даром в надлежащих условиях он сам все металлы приводит в состояние золота. На самом же деле в своей дикой природе он напоминает плод смоковницы или кедровую небольшую шишку..."
– Шишку!
– повторил Максюта.
– Да, да, шишку. Слушай, я переведу тебе с латинского языка. "Для того чтобы камень этот проявил свои экстранормальные свойства, необходима определенная космическая ситуация..." Понимаешь?
– Ни черта.
– Постараюсь объяснить. Знаешь, что есть такие астрологи, звездочеты, предсказатели судьбы, которые составляют гороскопы, сиречь таблицы положения небесных тел, от которого зависит, по их мнению, и жизнь и смерть человека?
– Глупости, - сказал Максюта.
– Да, да, и я верю, что глупости. Но, как пишет Герман Ацилиус фон Мейендорф, а он был знаток этого дела, каждый экземпляр философского камня имеет собственный гороскоп, совершенно как человек. И значит, в другой космической ситуации он просто не проявит своих волшебных свойств посмотришь и скажешь: да это обыкновенная шишка, больше ничего.