Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
Шрифт:
И никто, даже Шумахер, не знает, что хранится за сей железной дверью. Зато Шумахер и злобствует на Тузова, очень не любит библиотекариус, чтобы кто-то в чем-то его превосходил. Лишь в народе говорят, что в свинцовом ящике лежит изувеченное тело царского сына, царевича Алексея, вместо него же погребен в соборе похожий на него солдат. А что сокрыт тот ящик в Кунсткамере, того и народ не знает.
Пойти бы к светлейшему, пасть в ноги, поведать об этом дурацком философском камне. Да нет вот его, светлейшего, в Курляндии он, говорят, герцогского престола себе домогается. Мало ему российской власти и почестей различных.
Максюта вышел на крыльцо Кикиных палат, вдохнул речного ветра, поднял лицо к светлому небу. Часы на лютеранской кирке пробили час.
11
Когда Максюта спустился в мирно спящую слободку, он заметил на крыльце вдовы Грачихи белую тень. За резной балясиной кто-то кого-то ожидал.
Максюта отлично знал, что ждут именно его. Конечно же, это Аленка, дочь старой Грачихи.
А началось зимой, когда он прибыл, чтобы возглавить охрану Кикиных палат. Как это было? После войны служил он в Рогервике, где строился порт для нового Балтийского флота. Но сидела в нем пуля еще после померанских походов, лекаря так и не сумели ее вынуть. Полковой командир хотел сначала его вообще списать в инвалиды, но пожалел за всегдашнюю расторопность.
По его протекции вызвали Тузова в Санктпетербург. Там шла раздача должностей - кому питейный двор, кому почтовую станцию. Короче говоря, каждому свой магарыч.
Раздатчиком был племянник самого генерал-адмирала Апраксина, от этакого кита гривенником не отделаешься. Максюта же вообще сплоховал, явился на раздачу только с поклоном.
Младший Апраксин кривенько так улыбнулся, оглядел бегло фигуру Тузова, говорит:
– Очень ты, братец, похож на одного моего ученого знакомца, тоже вылитый Аристотель. Пошлю-ка я тебя на службу в науку, в Кунсткамеру академическую. В тех палатах, смотрел я недавно, чудес видимо-невидимо. Чучела всякие, уродцы засушенные - вот с них тебе будет добрый магарыч...
Подписывая новое назначение, добавил:
– Впрочем, там по царскому указу отпускается вино, нарочито для тех, кои осмотреть похощут. Гляди ты мне, Тузов! Воровать у казны есть большая провинность!
Так и явился на постой к вдове Грачевой корпорал Тузов. И в первую же ночь услышал: "Ратуйте, добрые люди!" И, выбежав в сени, увидел, как подвыпивший барин, Евмолп Холявин, ухватил за косу хозяйскую дочь, а вдова мечется с иконою в руках. Канатная слободка на эти сцены взирала с интересом, но вмешиваться - упаси бог! Дело барское, дело холопское,
Максюта, еле надев кафтан, взял барина за запястье. Евмолп тотчас выпустил косу девушки, а сам от боли даже присел, заохал.
Освободившись от Максютовой хватки, он кинулся в светелку и выскочил оттуда со шпагой.
– Брось клинок, сержант, брось, - сказал ему Максюта.
– Я не дворянин, на поединок не могу быть вызываем.
– Господин корпорал!
– кипел Холявин.
– Господин лейб-гвардии унтер-офицер!
– в тон ему отвечал Максюта. Пользоваться шпагой имеют право только штаб- и обер-офицеры!
Холявин швырнул шпагу за печку и вернулся на свои антресоли, где он поддал хозяйскою кота так, что кот завыл белугой. "Желторотик!
– думал Максим.
– У меня же не только пуля в ноге, но и две боевые медали. Впрочем, в твои годы я тоже был таким. Ничего, перемелется - мука будет!"
С той ночи, однако, барин Алену не трогал.
И вот она ожидала Максюту у светлой ночью на родительском крылечке.
– Здравствуйте, доброго вечера вам, пожалуйте в дом!
– поклонилась она так, что коса упала до самого пола.
– Милости просим, Максим Петрович, не угодно ли вот на лавочке отдохнуть?
Но он не расположен был на крылечке сидеть, как это делает слободская молодежь. Максюта и себя за молодежь не считал - уже под тридцать. Да и голова гудела от прожитого дня!
Вежливо ответил на поклон Алены, прошел в сени. Она несла за ним свечу.
– Не угодно ли умыться? Я подам.
– Умыться - это пожалуй, - сказал Максим, снимая кафтан и засучивая рукава рубахи.
Лилась ласковая вода, трепыхался домашний свет свечи - давным-давно у Максюты не было родного дома. И девушка милая тянулась к нему. И он это чувствовал - не чурбан же! Но сознательно старался быть с нею только вежлив - не боле. Не время, не время Тузову заводить семью, к тому же она холопка, крепостная, и он - солдат подневольный. К чему плодить рабов!
А она все заглядывала ему в лицо.
– Я знаю вашу беду, Максим Петрович. Не отвергайте помощи моей! Я девчонка совсем еще малая, но я знаю, как вам помочь.
Максим опять от нее отодвинулся. А она, оглянувшись на дверь, по которой ходили тени от пламени свечи, приблизилась.
– Хотите знать, кто взял тот диковинный камень? Максюта молча смотрел в ее преданные глаза. Минуты летели как вечность.
– Ну кто же, кто? Если знаешь, говори.
– Сонька взяла. Золотая Ручка. Максюта чуть не выронил полотенце. А она кивала, блестя глазами, - да, да, я знаю, как вам помочь. За рекой на Охте пели петухи.
Глава вторая
ГОГ И МАГОГ
1
– Эй, Константиныч!
– Бурмистр Данилов перегнулся через перила строящегося трехпалубного линейного корабля "Сорок мучеников".
– Чтой-то ты к нам на верфь пожаловал? Не хотят ли тебя адмиралтейским начальником сделать?
Тот, кому он кричал, остановился, всматриваясь в ослепительный блеск взошедшего солнца. На нем был партикулярный кафтан и круглая добротная шляпа.
Ударила пушка с раската Адмиралтейства, обозначая восход солнца. Будто без нее не видно, что пунцовый шар всплывает над купами деревьев, обещая жаркий день и безветрие.
Пушка ударила, и работные люди потянулись из землянок и шалашей, зевая и потягиваясь, крестясь на причудливый голландский купол Исаакиевской церкви. Подневольные шли вереницей, стараясь локтями оборониться от докучливых надсмотрщиков.
– Не туда смотришь, Константиныч!
– смеялся с палубы бурмистр. Гляди, шляпу свою боярскую потеряешь.
– Ты, что ли, это, Данилов?
– спросил тот, и вправду теряя шляпу и подхватывая ее.
– Ты-то что из канатчиков в адмиралтейцы залетел?