Саномания
Шрифт:
– Послушал я маму, посмотрел на нее, стара стала, от болезней всяких, от одиночества иссохла вся, да помалела, Дом весь прохудился, крыша течет, в окна дует. И душа моя взвыла, и готова была взорваться миной морской! Как вот оставить ее одну, бес присмотру, еще на полгода, дождется ли? А еще мысли о Лизавете и ноги к ней бегут, на какие такие части разорвать эти трое суток?! Полночи мы с мамой проговорили, вспоминали все…
А с первыми петухами я уже латал крышу, утеплял окна и двери, поправлял забор вокруг дома. А к обеду, взял у соседа коня, и прямиком к источнику, как раз в то время когда Лизавета за водицей ходит.
Лиза
– Лизонька, что случилось? Кто тебя обидел?!
Она бросилась ко мне, прижавшись щекой к тельняшке, обняв обеими руками с силой, от чего стало ясно, что я единственный человек, который может ее защитить, но от чего, от кого? Не переставая рыдать, Лиза, сквозь слезы стала рассказывать,– Они…ночью…сильный стук в дверь, так же как и в прошлый раз… Военные, с ружьями… НКВД, все перевернули вверх дном… искали что-то… А потом папу увели, в чем был… в тапочках и даже не разрешили ни чего с собой… ни еды, и ни каких вещей…
Илья, что же это такое?! Ведь папа хороший, он добрый, он слова плохого ни кому в жизни ни сказал, за что такие унижения, и несправедливость такая?! И мама сразу слегла, тихо так, только и промолвила, что не увидимся мы больше с Данилой Ивановичем…
Это так, Илья? Что делать теперь, как жить дальше?…
– Лизонька, родная, я съезжу в район, и все узнаю про Данилу Ивановича, прям сейчас и поеду. А ты ступай к маме, и только не плач, будь сильной, маме твоей тепереча сила твоя нужна. Ступай и будь с ней, отвлеки ее от мыслей плохих, улыбайся Лизонька, жить надо, наперекор всему! Постараться стать счастливой…
– Как хорошо, что ты есть… Илейка, мне тебя Бог послал… ОН, все знал, еще вчера…
В районном НКВД со мной и разговаривать ни кто не стал, а только посоветовали грубо, удалиться восвояси, пока рядом с «этим батюшкой» к стенке не поставили. Якорь им в корму!
Так что Сано, скоро уж сорок лет как с тех событий, а только до сих пор о Даниле Иваныче, ни каких вестей…
– Деда Илья, а что значит, к стенке?
– К стенке Сано… расстреляли, значит Данилу Иваныча, без суда и следствия, как врага народа…
– Какой же он враг?!– закричал я на все озеро. В моей маленькой голове не вмещалось все, о чем рассказал Илья. Всем своим существом я не хотел принимать жизнь, если она такая. Мы шли к берегу, лодка мягко скользила по тихой воде, а я молча плакал…
– Не шторми Сано, якорь тебе за ногу! Не мороси! Жизнь продолжается, и за счастье порой нужно бороться. Наша любовь с Лизоветой, это совсем не жертва обстоятельств, а чувство, которое может победить любые обстоятельства. В тот день, мы признались друг дружке, что полюбили…
Я чувствовал, что любовь эта больше жизни и что не имею права оставлять Лизоньку и ее маму в таком состоянии еще на полгода. Пообещав Лизавете, что ни когда больше не придется плакать. Попросив благословения на брак у Варвары Кузминишны, я взял у соседа телегу, погрузил их не великий скарб и перевез к маме. Всем вместе будет легче пережить зиму и дождаться моего возвращения. А на следующий день мы с Елизаветой Даниловной расписались в нашем сельском совете…
Придавленный новыми, доселе неизвестными чувствами, мыслями и каким-то не понятным волнением в нутрии себя, я ввалился в хату, будто нахлобученный сверху каким-то тяжелым мешком.
– Сано, как хорошо-то, что не разошлись мы, ты пока умойся, да ужинать будем, а я покедова, сбегаю, ненадолго к соседке Раисе-то, по делу надо.
И бабушка ушла, а Сано все сидел неподвижно как пришибленный всем услышанным, с чем-то ну совсем не соглашаясь…
– Вечер добрый, соседка!
– Авдотья Алексеевна! Как я рада, что ты зашла, дело у меня к тебе, сама собиралась все зайти, да закрутилась. Помоги! Поделись своим опытом, вашего мирного сосуществования с внуком! Ну, ни какого терпения уж с нашим Колюшкой! Зубы выставлят, стал обидчивый до крайности, ни чего ему не скажи, сразу в слезы и бежит куда подальше, хорошо деревня, далеко не убежит. Но как бы с собой чего не сотворил! Да ведь и не маленький уж, во второй класс нынче! А твой- то, Дуня…ласковый какой, давича прям прослезилась, нечаянно подслушала, как он тебя малинкой да клубничкой называл, а потом сказал, – сахарочек ты мой сладенький…вот тут я и не сдержалась, так и села между грядок…
– Рая, мы ведь взрослые, и нам времени не хватат на все, на бегу, да на бегу. Раздражат, что члены семьи не как не успевают за нами, вот и получают от нас, «не
любви», по полной. Все ж от нас…как мы, то к нам и возвращатся! К примеру, скажи, как ты обращашься к детям, когда хошь, чтоб они выполнили каку-то работу?
– Обыкновенно, Дуня, а как-то я это делаю не правильно?
– Думаю, что не верно…
Рая, это выглядит так:– Коля, я хочу тебя ЗАСТАВИТЬ сделать то-то и то-то… Само слово «заставлю» выражат у него протест, сопротивление, и не желание, чтоб его заставляли. Отсюда и защита в виде, как ты говоришь «выставления зубов». Рая, а попросить, к примеру, ни как нельзя?
– Ой, Алексеевна, спасибо! Я и не замечала, что так говорю, неужели, правда так говорю?!
– И не только детям, сколько раз слыхала, как ты и мужу своему, Александру Кузьмичу так же молвила! Ласковая, ты…
Помню, только-только, мои-то уехали в Казахстан, Санушке три годика было. Переживал он шибко, скучал все, плакал да капризничал. Да и время так совпало, когда у детей включается; «хочу, не хочу», «буду, не буду». Вот я тогда намаялась с ним, жалела уж, что оставила его с собой. А с ним-то ни какого сладу, ни работы, ни уйти от него куда, ни оставить одного. А чтоб уговорить его на что-то, так целая беда, иногда кажись, хоть в прорубь головой!
И вот однажды, по каким-то срочным делам, с горем пополам, уж под вечер, вышли из дому, и только за калитку, а Санушко мой, опять заортачился,– не пойду,– и все тут! Я и уговорами, и угрозами, пыталась силой за руку, а он уперся, плачет, и ни в какую! Тогда я, махнув рукой, бросила его у ворот и ушла, спрятавшись в заулок. А он, маленький, того пуще плачет, по сторонам в потемках смотрит. И так мне стало стыдно, и такая боль резанула по душе, словно полруки себе отрубила! Упала перед ним на колени, обняла в охапку, да ревели так долго. В тот самый момент и дала себе зарок, что ни когда больше так не поступлю! И жить, в преть, буду так терпеливо, так осторожно, что бы для внука моего, каждый день был интересным, а не так, как мне удобно…