Сарацинский клинок
Шрифт:
– О, бедный мальчик! – певуче выговорил он. – Совсем устал. Сейчас мы все устроим.
Через полчаса Пьетро уже спал в хорошей постели. Он спал весь день, вечер и ночь и проснулся только на следующий день поздним утром, чувствуя себя ожившим.
Пока он спал, Исаак расспрашивал Паоли о положении дел с осадой. Жители Рецци упрямо держались. Однако граф Алессандро усиливал свои атаки, зная, что рано или поздно голод сделает их более уступчивыми.
Исаак в ту ночь тоже прилег отдохнуть, но встал рано утром, чтобы разведать обстановку. Когда Пьетро проснулся, его дяди уже и след простыл.
Пьетро обнаружил, что добрая жена Паоли, Джина, – ибо даже такой уродливый мужчина без труда нашел жену, поскольку разнесся слух о его немалом достатке, – уже выстирала его запыленную дорожную одежду и даже вытащила из седельных мешков его нарядный костюм и развесила, чтобы он проветрился и разгладился. Пьетро имел возможность принять ванну и вновь почувствовать себя юным принцем.
Он съел отличный завтрак, который приготовила ему Джина. Она была привлекательная женщина, толстая и веселая, гораздо моложе своего мужа. Выйдя замуж за Паоли из-за его богатства, она, к великому своему удивлению, обнаружила, что он настолько нежен и добр – за все эти годы он ни разу не ударил ее, что было большой редкостью среди крестьян, для которых избиение жены являлось безопасным средством дать выход ненависти к своим угнетателям, – что она полюбила его, несмотря на его уродство. Но детьми Господь их не благословил, и Джине необходимо было излить на кого-нибудь свои материнские чувства. Пьетро с его изящной, почти девичьей красотой как нельзя лучше подходил для этой цели. Не прошло и полдня, как он полюбил эту веселую крестьянку всем сердцем.
Он обошел всю их ферму, после того как навестил в конюшне измученных лошадей, – ибо Паоли одолжил Исааку прекрасного верхового мула вместо его совершенно загнанного коня. Паоли показал Пьетро свою отличную ирригационную систему и рассказал, как Исаак ее задумал и как она чудесным образом завоевала ему расположение настоятеля аббатства.
Они с увлечением обсуждали эти проблемы, когда до них из соседнего леса донесся звук охотничьих рогов. Лицо Паоли исказилось от страха и горя.
– Что тревожит тебя? – спросил Пьетро.
– Это Роглиано, – почти плакал Паоли. – Они опять здесь охотятся, и если олень или кабан кинется через мои поля, пропало полгода труда.
Пьетро знал об этом праве – самом дорогом из всех феодальных прав. Знатный господин всегда мог истоптать поля серва, преследуя свою охотничью добычу. Но по закону только собственного серва – а ведь Паоли вассал настоятеля монастыря.
– А ты не можешь обратиться к его милости настоятелю?
– Могу, но что толку? Настоятель не любит воевать, не то что некоторые другие князья церкви, и он не хочет рисковать войной против барона или графа. Он посылает мне зерно, чтобы мы не голодали, когда мой урожай вытоптан, и призывает проявлять терпение. Но это очень трудно – они нас совсем измучили…
– Подожди, – сказал Пьетро и побежал в дом. Вернулся он со своей сарацинской саблей – этим изогнутым упругим клинком, чья сталь превосходила любую христианскую сталь, поскольку был изготовлен этот клинок в Испании, в мавританском городе Толедо – и с арбалетом.
Он вдел ногу в петлю арбалета и начал натягивать тетиву с помощью двуручной лебедки. [10] Это была нелегкая работа для такого хрупкого юноши, но в конце концов он натянул тетиву до упора и поставил короткую со стальным наконечником стрелу, именуемую долото, на спуск. И так остался стоять в ожидании.
10
Это было необходимо, потому что дуга арбалета делалась из упругой стали, а не из дерева. Никакой воин не мог согнуть ее руками. На знаменитом рисунке Тинторетто, изображающем штурм Константинополя крестоносцами в 1204 году, ясно виден солдат, заряжающий арбалет с помощью двух ручных лебедок. Но Тинторетто, конечно, не знал о действии большого арбалета, ибо его солдат не прижимал ногой замыкающее устройство, на котором держится стрела. Установить стрелу можно было только навалившись всем телом. Стальная дуга была и главным достоинством большого средневекового арбалета и самой серьезной его слабостью. Будучи натянутой, тетива арбалета могла послать стрелу, с легкостью пробивавшую стальную кольчугу. Такая стрела пробивала тело воина, не прикрытое доспехами, насквозь. Но выпустив стрелу, арбалетчик оказывался беззащитен. Прежде чем он мог заново зарядить свой арбалет и вновь выстрелить, его могли разрубить на куски закованные в доспехи рыцари. Поэтому арбалетчиков всегда защищали пешие и конные солдаты.
Тем не менее в те времена длинные луки применялись редко. Это было слабое оружие длиной в три фута, стрела которого не могла пробить даже кожаный щит, не говоря уже о кольчуге. Отличные английские луки в пять футов длиной, из которых английские йомены поражали французских рыцарей и генуэзских арбалетчиков при Креси, успевая выстрелить двенадцать раз против одного их выстрела, появились только через столетие после описываемой нами истории.
Упомянутый выше рисунок можно увидеть в Палаццо Дожей в Венеции.
Рога вновь трубили, теперь еще громче. Паоли, не стесняясь, плакал. Он боялся за свои поля и за жизнь этого мальчика, которого Исаак оставил на его попечение. И вот крупный олень вырвался из леса, направляясь прямо к ним, у него из нескольких ран текла кровь, собаки преследовали его по пятам.
И тогда Пьетро сделал странный жест. Вместо того чтобы дождаться и попробовать с помощью арбалета остановить охотников, как предполагал Паоли, он поднял свое оружие и послал стрелу. Огромный олень остановился и рухнул мертвым.
Охотники выскочили из леса, настегивая своих лошадей. Все они были молоды, и среди них было несколько девушек, раскрасневшихся и смеющихся. Они преодолели на конях низкую стену и, увидев, что их гончие псы крутятся вокруг Пьетро и Паоли, натянули поводья.
– Вон ваш олень, – холодно произнес Пьетро. – Забирайте его и уезжайте.
Лица молодых господ исказились. Их было трое – тяжелые, белокурые парни, под шесть футов ростом, в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет. С ними были три девушки, две из них явно были с ними не в родстве, поскольку они были черноволосые и смуглые, типичные итальянки, но самая младшая из них была такой же розовощекой блондинкой, как и ее братья.
– Кто ты? – спросил, как выплюнул, Ганс, старший из братьев. – Кто тебе позволил убить нашего оленя?
– А вы кто? – ответил вопросом на вопрос Пьетро. – Вы позволяете себе вытаптывать землю вассала настоятеля монастыря.
Ганс двинул свою лошадь вперед. Его рука уже легла на рукоятку меча.
Пьетро почувствовал, что у него задрожали колени. Против этого могучего германского рыцаря ему не выстоять, и он знал это. Но бежать он тоже не мог – перед этими девушками. Дурак я, подумал он безнадежно и взялся за рукоятку сарацинского клинка.
– Остановитесь! – раздался чистый как колокольчик голос. – Ганс, остановись! Я этого не потерплю.
Ганс обернулся к сестре. Она была на год младше Пьетро и, на его взгляд, взгляд юного сицилианца, прекрасна как ангел. В действительности она не была так уж прекрасна, лицо у нее было квадратное, как у всех Бранденбургов, но она была такая розовая и белокурая, что Пьетро лишь через много лет осознал этот простой факт.
– Послушай, Иоланта, – огрызнулся Ганс, – я не желаю, чтобы этот низкорожденный вассал…
– Какой низкорожденный вассал? – твердо сказала Иоланта. – Ты когда-нибудь видел серва, Ганс, который выглядел бы так, как этот юноша? Посмотри, братец, на его одежду, на его драгоценности. Мне кажется, что он похож на принца…
Ганс стал разглядывать Пьетро с некоторым интересом.
– Кто ты? – спросил он.
– Пьетро из Сицилии, – гордо ответил Пьетро.
Теперь они знали о нем не больше, чем знали раньше. Пьетро не любил лгать, но ему было ясно, что он понравился этой девушке, этому белокурому ангелу. Он понимал, что произойдет, если она узнает о его низком происхождении. Бывают случаи, подумал он, когда не вредно солгать. И если сейчас не такой случай…