Сарацинский клинок
Шрифт:
Он взял Пьетро на руки и понес его прочь от городской стены, по искореженным кривым улочкам, озаренным пожарами, вспышками огня, содрогающимся от падающих камней-снарядов, среди стонов умирающих. Так он добрался до той части стены, где поднимался Пьетро. Донати влез на стену и крикнул своим могучим голосом:
– Вы, свиньи! Вы, сыновья змей и всех тварей, копошащихся под землей! Проклятые сыновья шлюх! Особенно ты, который провел сюда этого мальчика, подойди!
Во вражеских рядах произошло какое-то движение, и высокий сержант выехал вперед со своей белой тряпкой.
– Сюда! – загремел Донати, когда тот оказался под ним. – Лови!
Он бросил мальчика. Сержант ловко поймал его и поскакал с ним туда, где их ожидал мул Пьетро.
Пьетро сел верхом и поехал в сторону дома Паоли. Всю дорогу он не переставал плакать.
Через три дня Рецци пал.
Пьетро скрывался в доме Паоли, сколько мог выдержать. Потом поехал в Роккабланку, к замку графа Синискола, чтобы попросить разрешения поговорить с Исааком. Когда он подъехал к замку, он увидел Исаака.
Тело старого еврея свешивалось с парапета. Голое, вниз головой, со вспоротым животом, из которого вываливались кишки. С ним еще кое-что проделали. Нечто неописуемое.
Пьетро упал головой на шею своего могучего жеребца Амира. Он не мог смотреть, не мог говорить, он мог только зарыться головой в гриву коня. И умное животное повернулось и поскакало прочь по дубовой аллее. Ветер несколько привел мальчика в чувство. Он выпрямился. И тут он увидел, что на деревьях висят странные плоды. На протяжении целых лье на деревьях раскачивались повешенные. Граф Синискола отомстил.
Пьетро не упал в обморок. Он даже не заплакал. Он уже был за этой гранью. В его душе умерли песни Палермо, солнечный свет, гревший его десять счастливых лет, померк. Его юность умерла. Все, что осталось, укладывалось в одно слово. Это слово – убийство.
Так он ехал, пока не увидел дерево, на котором они повесили его. Повесили Донати, его отца, после того, как дьявольски поиздевались над ним. Пьетро преклонил колени и попытался молиться. Он не смог. Убийство не оставляет места для молитвы.
Он долго стоял так, заставляя себя молиться, пока не услышал чистый голос, который тут же узнал, так как хорошо его помнил, голос, на этот раз плачущий:
– Отец, как это гнусно, что за зверь этот граф Алессандро! Ты должен сразиться с ним, отец! Ты должен! Ты должен!
Пьетро встал с колен.
– Если вы надумаете сражаться с ним, мой господин, – тихо сказал он, – пожалуйста, воспользуйтесь моими услугами.
– Пьетро! – воскликнула Иоланта.
Барон Рудольф уставился на мальчика. В его юных чертах он смутно различал что-то знакомое.
– Кто ты? – загремел голос барона.
– Я Пьетро, – ответил мальчик. – Сын Донати, который висит вон там…
Они обернулись туда, куда показывал его палец. Иоланта вся передернулась и прикрыла рукой глаза.
– Неудивительно, что мне показалось, будто я узнал тебя, – сказал барон, – твоя мать была…
– Мария, о которой у господина есть причина помнить, – продолжил его фразу Пьетро.
– Конечно-конечно! Я был так глуп, что…
– Вряд ли здесь, господин, подходящее место, чтобы обсуждать это, – сказал Пьетро. – И не подходящее время.
– Ты прав, – сказал барон. – Ты где живешь, Пьетро?
– У меня нет дома, – ответил Пьетро. – И мой отец, и мой опекун убиты.
– Так что ты, дьявол тебя возьми, собираешься делать? – загремел барон.
Но Иоланта думала быстрее своего отца.
– Нет, что собираешься делать ты, отец? – выкрикнула она. – Вопрос ведь в этом, не так ли? Бедный мальчик в одну ночь лишился и отца, и опекуна, а ты спрашиваешь его, что он собирается делать?
– Однако… – начал было Рудольф.
– Я скажу тебе, что ты собираешься делать, – заявила Иоланта. – Ты собираешься забрать его к нам домой, прежде чем граф Синискола убьет и его! И ты будешь держать его у себя…
Барон Рудольф поднял свою тяжелую руку.
– Я не могу сделать этого мальчика своим сервом, – сказал он. – Судя по его виду, он столь аристократически воспитан, вопреки своему происхождению…
– Я могу служить вам, господин, – сказал Пьетро тем свойственным ему спокойным тоном, который в данных обстоятельствах производил особенно сильное впечатление, – как писец, хранитель бумаг, казначей, – как господин пожелает. Я знаю латынь, греческий и французский, разбираюсь и в других языках.
У меня хороший почерк. Я хорошо считаю…
Барон Роглиано уставился на него. Все эти способности были за гранью его понимания.
– Хорошо, – сказал он, – я сделаю…
– Ничего подобного, – всхлипнула Иоланта. – Он будет оруженосцем Ганса. А когда придет время, ты произведешь его в рыцарское звание, отец.
– Но, Ио, – запротестовал барон, – ведь мальчик низкорожденный…
– Как и многие знатные господа! – выпалила Иоланта. – Мне это безразлично. Он будет рыцарем. Моим рыцарем! – Тут она спрыгнула с седла и на глазах у изумленного отца поцеловала Пьетро в губы. – Вот так! – объявила она. – А теперь поехали с нами!
Пьетро сел в седло. При этом он обернулся и посмотрел на то, что было его отцом.
– Я пошлю людей, чтобы они его сняли, а отец Антонио устроит ему христианское погребение! – прорычал барон Рудольф. По-своему барон Рудольф! Бранденбург был человеком добрым. Он глянул на мальчика, так ловко сидящего в седле. – Видит Бог! – воскликнул он. – Этот парень вполне достоин стать рыцарем!
3
Иоланта вошла в прихожую, где Пьетро спал у дверей спальни Ганса. На какое-то мгновение она остановилась, всматриваясь в него. Затем опустилась на колени рядом с ним и очень нежно поцеловала его в губы.