Сарацинский клинок
Шрифт:
Юноши из семейства Синискола подъехали к ним и, не слезая с коней, с любопытством рассматривали Пьетро.
– Это твой оруженосец? – спросил Ипполито, следующий по возрасту после Энцио.
– Да, – коротко отозвался Ганс.
Синискола ничего не сказали. Они сидели в седлах, глядя на Пьетро, все четверо – Ипполито, Людовико, Андреа и Энцио. Пьетро почувствовал себя окруженным, раздавленным. Их лица были похожи одно на другое, в них, конечно, были и отличия, но схожести обнаруживалось больше. Они были повторением лица их отца, графа Алессандро, как зеркала, поставленные под разными углами. Пьетро не нравилось то, что он видел. Гордость является частью человека, необходимой чертой, но не такая гордыня, как у братьев
Они были крепко сбитыми мужчинами, широкоплечими, как Ганс, плотными, сильными, но невысокого роста. Когда они были верхом, это оставалось незаметным. Но как только они спешивались, бросалось в глаза, что их ноги перевиты мускулами, завязанными узлами, как корни деревьев, но они короткие, так что все сыновья Синисколы оказывались ниже Пьетро, рост которого был чуть выше среднего.
– Я, – произнес наконец Людовико, – слышал, что твой оруженосец сын этого мужлана Донати, который восставал против моего отца. Теперь я вижу, что эти слухи беспочвенны…
Ганс уставился на него.
– Почему ты так уверен, что они беспочвенны, Людовико? – спросил он.
– Донати, – просто сказал Людовико, – был мужчиной. Поехали. Нам придется скакать как дьяволам, чтобы добраться до Роккабланки засветло.
Пьетро увидел, как пыль взвилась под копытами лошадей, но больше он ничего уже не увидел. Деревья, холмы, красивая долина, синее небо – поплыли перед ним в горячечном тумане, а кровь в висках застучала молоточками. Ему стало нехорошо, его охватила смертельная ярость, которую можно смыть только убийством, ярость, разъедающая человека изнутри, пока он не станет мягким, как вода, и сердце его не перестанет биться. Но он поскакал следом за ними, видя перед собой широкую спину Энцио, а пальцы его правой руки сжимали рукоятку арбалета. Один выстрел. Опереться о стремена, пока не выпрямишься в седле. Выпустить дротик…
Иоланта тогда будет свободна. От Энцио. Но останутся Ипполито, Людовико и Андреа, а огромное желание графа Алессандро объединить два владения не убавится. Для достижения этой цели годится любой из его сыновей. Энцио и Ипполито вдовцы – все в округе клянутся, что братья Синискола морили своих жен голодом, избивали их и замучили до смерти, – а Людовико и Андреа еще не были женаты.
Хорошо, он убьет Энцио. Это будет плата за Донати. Но кто заплатит за бедного Исаака, который умирал мучительной смертью один, Бог знает в течение скольких часов? А кто заплатит за него самого, за юного Пьетро, живого, вдыхающего воздух, способного смотреть в сияющие улыбкой серые глаза Иоланты. Они все, включая Ганса, разорвут его на части раньше, чем…
Нет, это Ганс может так поступить. Он Бранденбург Роглиано. Но не графы Синискола. Они ранят его, чтобы схватить живым. Ибо для человека, убившего сына графа Алессандро, смерть растянется на столько дней, что в конце концов он будет ползать в грязи, умоляя их прикончить его.
Пьетро неожиданно представил себе романтическую картину: он гордо стоит, закованный в цепи, его пытают, а он отказывается даже застонать. Но в то же время воображение нарисовало ему подробности этих пыток, и в животе у него что-то перевернулось. Он знал наверняка – и презирал себя за это, – что произойдет в таком случае на самом деле. Им нужно будет только показать ему орудия пыток, и он тут же начнет вопить, умолять, ползать перед ними – еще до того, как раскалят железо и приготовят кнут…
В Роккабланку они прискакали уже в сумерках. Дым от огромной печи, установленной во дворе, поднимался столбом. Помимо этой печи повсюду во дворе, в саду, даже на арене для турниров, горели костры, и потные слуги стояли около них в ожидании охотников. Ибо приготовление пищи для такой массы людей, какую граф Алессандро ожидал назавтра, Должно было занять всю ночь и весь следующий день. Крестьянки из деревни уже пекли пироги. Граф Алессандро даже привез из Рима главного кондитера, который должен был испечь грандиозный торт и всевозможные пирожные. Как только появились охотники, неся на шестах кабанов и оленей, их окружили мясники. Пьетро не успел спешиться, а животные уже были освежеваны и насажены на вертела.
Из кухни доносились крики главного повара, ругающего орду молодых помощников. Завтра будет грандиозный пир. Одна мысль об этом заставила Пьетро ощутить голод.
Когда они прошли в замок, Пьетро подержал таз, чтобы Ганс мог умыться, а потом стоял за его спиной во время ужина. Блюда были простые, главным образом свинина – от молочных поросят, зажаренных целиком, до огромных кровяных колбас и пудингов, а также жареная птица. Пьетро понял, что весь день ничего не ел, но, когда в зал вошел граф Алессандро, он забыл про голод.
Алессандро Синискола был выше своих сыновей и гораздо привлекательнее. В те времена, когда почти каждого рыцаря ежедневно брил его оруженосец, Алессандро носил аккуратную бороду клином, острым, как копье. Энцио, подражая отцу, тоже носил бороду, но далеко не такую ухоженную, как у графа.
Пьетро прикинул, что графу Алессандро должно быть за пятьдесят, но на вид ему было гораздо меньше. В его волосах и бороде виднелось несколько седых прядей. Держался он прямо, как тополь, и отличался горделивой осанкой, хотя был тоньше и не столь мускулист, как его сыновья. Пьетро подумал, что тяжелые бочкообразные фигуры, должно быть, унаследованы ими от матери.
Но больше всего Пьетро заинтересовало лицо Алессандро. Среди всех присутствующих граф был безусловно самым красивым, если не считать самого Пьетро и еще одного или двух оруженосцев. И тем не менее при всей его красоте в лице графа не было ничего привлекательного. Лицо его было презрительно холодным. Вот таким, подумал Пьетро, умелый художник может нарисовать лицо Мефистофеля. Потом он вспомнил, как окрестные крестьяне называют Алессандро. Граф Сатана. Удивительно точно.
За ужином Пьетро заметил, что барон Рудольф, сидящий по правую руку от графа и деливший с ним кубок и блюдо, проявляет к хозяину необыкновенное внимание. Они разговаривали между собой доверительным шепотом, пили из одного кубка. Рудольф по-мужски расправлялся с жареным поросенком с помощью кинжала, а Алессандро ел очень деликатно, почти не оставляя жира на губах и не пачкая пальцы. Его манеры отличались изысканностью. При других обстоятельствах Пьетро мог бы восхищаться им, но сейчас вид этих двух людей вызывал в его груди непереносимую боль. Святой Боже! Наверное, они говорят об Ио. Обговаривают условия контракта, по которому ее отдадут этому коренастому чернобородому животному.
Глядя на разговаривающих барона Роглиано и графа Синискола, Пьетро ощутил приступ отчаяния, который оказался сильнее ненависти, испытанной им сегодня днем по отношению к братьям Синискола. Если бы он был сейчас вооружен, Пьетро убил бы графа Алессандро, не думая о собственной участи.
Но он был без оружия, и кроме того, уже в следующий момент рассудок взял верх над эмоциями Глупо предполагать худшее раньше, чем оно приключилось.
У него разболелась голова. Жонглеры, показывающие у большого стола свое искусство, казались ему нереальными. Их очертания расплывались. Песни менестрелей, один из которых был трубадуром из Лангедока, звучали бессмысленно. За столом все говорили одновременно, хохотали, пели, швыряли монеты нищим, которых ради праздника пустили в замок. Шум разрывал уши Пьетро. От низа живота поднималась тошнота. Он чувствовал, что вот-вот упадет в обморок.