Сармат. Кофе на крови
Шрифт:
— Потом, может, и обменяли бы.
Внезапно впереди заметались шакальи глаза-свечи, и как по команде стих их надсадный вой.
— К бою! — кричит Сарматов, заваливая американца за ближайший валун.
В окулярах бинокля ночного видения видна тропа, извивающаяся среди нагромождения камней, колючие кустарники, кремнистый склон осыпи, по которому ползут два здоровенных паука-каракурта, и опять камни. На одно мгновение на фоне неба, за травой, возникают несколько неясных силуэтов и вновь скрываются за кустами. Из кустов выпархивает какая-то птица и заполошным
Сарматов откатывается в сторону и, укрывшись за камнями, ухает по-совиному.
Сквозь стрекот цикад со стороны кустов доносится чирканье кулара — горной индейки. Сарматов чиркает по-куларьи, в ответ — четкий посвист удода и следом уханье совы.
— Японский бог, наши! — поднимаясь в полный рост, кричит Силин. — Наши-и!
Силуэты вновь появляются из кустов. Уже не прячась, приближаются к кремнистому склону.
Далее следуют крепкие объятия, перемежающиеся радостными возгласами, и ритуальный «парашют» — полтора десятка мужчин упираются лбами друг в друга изображая купол парашюта.
— Товарищ майор, группа прикрытия поставленную задачу выполнила! — рапортует капитан Савелов. В его голосе слышна плохо сдерживаемая радость. — В доме всех заморозили, товарищ майор, а потом оставшихся на джип вывели.
— Потери есть, капитан?
— Двое!
— Кто?
— Лейтенант Гайнуллин, прикрывая отход группы, был ранен или контужен... К нему на помощь бросился военврач Марушкин и...
— И?.. — переспрашивает Сарматов.
— С пакистанской вертушки их обоих — прямое попадание, — мрачнеет капитан. — Игорь, я не посылал Марушкина, он сам!.. И вообще странное что-то происходило... Почему-то бомбили напалмом! Ты не представляешь этот ад, там даже камни плавились!..
— Рюкзак с аптекой цел?
— Был у военврача! — виновато произносит Савелов. — Пепла не осталось...
— В Рязани у военврача — двое детей, — устало качает головой Сарматов и опускается на камень. — Двое... Мальчик и девочка...
— Когда вертушки навалились, мы уже в камнях сидели, — рассказывает коренастый крепыш старший лейтенант Прохоров. — Вертушки сверху, а с фронта «духи» к реке прижимают, думали — кранты, а тут на них с тыла, как черт из бутылки, лейтенант Шальнов!
— Если бы не Андрюха Шальнов, не было бы у нас этой беседы, — подтверждает капитан Морозов и поворачивается к Сарматову. — Командир, Андрюха молодой еще — ему лишняя цацка не помешает, будешь рапорт писать, не забудь про него.
— Не в моих привычках забывать, Дим Димыч, — бросает Сарматов и жестом подзывает все еще одетого в униформу «зеленого берета» Шальнова.
— Ну а ты что скажешь, Андрей? Как сам-то?
— Нормально, командир, — улыбается Шальнов так безмятежно, словно только что вернулся не из кровавого боя, а с прогулки по городскому парку.
— Говорят, устроил у «духов» шмон?..
— Это я с перепугу, командир! — продолжает лыбиться Шальнов.
— А чего не переодеваешься?
— Одежка моя была у Гайнуллина... Мы ведь с Асхатом в одном дворе выросли, в один детсад и в один
— Не смотри на меня так, сержант. У меня этих слов тоже нет, — глухо роняет Сарматов. — Не говорить же им, что их сын погиб смертью героя на бессмысленной, бездарной войне!
За камнем громко стонет американец, и Сарматов, поднявшись с валуна, подходит к нему.
— Плохие новости для тебя, полковник, — говорит он. — Наш врач погиб там, в кишлаке. С ним сгорела аптека. Американец молчит, только глаза его подернуты мутной пеленой боли.
— Пакистанские вертолеты бомбили «зеленку» напалмом, почему?.. — спрашивает полковника Сарматов.
— Потому что война пахнет дерьмом, мочой, блевотиной и... подлостью, — отвечает американец и отворачивается.
— Кажется, мы еще лучше стали понимать друг друга, полковник, — усмехается Сарматов и командует: — Кончай отдыхать, мужики! Пора в путь!..
И опять бесшумно скользят во мраке афганской ночи люди-тени, петляют, кружатся в диком, бессмысленном танце вокруг них огоньки шакальих глаз, похожие на пламя церковных свечей, рвется к перевернутому узкому месяцу, вспарывая ночную тишину, опостылевший шакалий вой.
Когда из-за хребта снова появляется диск солнца, каменное нагромождение заканчивается и начинается отлогая осыпь, упирающаяся в покрытую чахлой растительностью равнину, изрезанную оврагами, на дне которых журчат мелкие мутные ручейки.
Группа спускается на равнину окольными путями, в обход осыпи, чтобы не оставлять следов.
Здесь, на ровном месте, американец вдруг начинает мычать и дергаться.
— Понял, полковник, молодец! — говорит Сарматов, расстегивая на его брюках «молнию» и подставляя флягу...
С удивлением наблюдают мужики из группы Савелова за происходящим. Сам Савелов не может скрыть отвращения, глядя, как американец пьет мочу.
— Не нравится, капитан? — спрашивает его Бурлак.
— Фу, блин, лучше подохнуть, чем это! — сдерживая рвотные позывы, отвечает тот и смотрит на часы. — Впрочем, это не мое дело. Уже завтра закатимся с тестем в Сандуны...
— Не гуторь гоп, пока коня не взнуздаешь! — замечает Сарматов, поливая мочой забинтованное предплечье американца.
— Думаешь, вертушка не прилетит? — с тревогой спрашивает Савелов.
— Пусть слон думает — у него голова большая, — со злостью бросает Сарматов.
Оставляя в розовом рассветном небе четкий инверсионный след, со стороны пакистанской границы появляются два «Фантома». Сверкнув на вираже крыльями, они скрываются за отрогами, и скоро с той стороны громыхают взрывы, а через несколько секунд «Фантомы» ложатся на обратный курс и скрываются за хребтом.
— Ты думаешь?.. — Савелов хватает Сарматова за рукав. В голосе его неприкрытая тревога.
— Сказал же: слон пусть думает!..