Сармат. Кофе на крови
Шрифт:
Американец вслушивается в слова песни и вдруг начинает улыбаться чему-то одному ему известному. Внезапно позади со скал срывается снежная лавина, и песня тонет в ее грохоте. Хвост лавины задевает группу, окутав идущих тучей снежной пыли, не причинив, однако, никакого вреда.
— Вовремя перевал траверснули! — восклицает Бурлак. — Теперь, если те, кто за нами охотится, и увидят наши следы на снегу, подумают, что нас лавиной накрыло.
— Не надейтесь, не подумают! — охлаждает его Сарматов. — И поиск не прекратят. Американцы пакистанской ИСА за полковника наверняка счет предъявили — те будут землю носом рыть, только бы нас найти!
Сарматов глядит на американца. Тот снова потерял сознание
— Дорогой, очнись, пожалуста, — склоняется над полковником Алан.
В ответ из распухших, потрескавшихся губ вырывается глухой стон.
— В отпаде! — говорит Алан. — Как бы не загнулся!..
— Это как ему на роду определено! — рассудительно произносит капитан Морозов. — Как говорят: кому суждено быть повешенным — тот не утонет. У меня замполит был: три Афгана отпахал — и без царапины, а в Москве на бритоголовых ночью напоролся... Нож в спину — и нет мужика!..
— Да, теперь в Москве много всякой нечисти расплодилось: панки, фашисты, анархисты, эти, как их... рэкетиры! — говорит, сверкнув цыганскими глазами, Бурлак и, сжав пудовый кулак, добавляет: — Как из этой интернациональной заварушки выпутаемся — побеседуем с ними!..
Восточный Афганистан
12 мая 1988 г.
Раскачивается в такт шагам над горными отрогами перевернутый серп месяца, разрезая темные облака на ночном небе. Осторожно, от камня к камню, от дерева к дереву, от куста к кусту, скользят по ночному ущелью люди-тени, и лишь слабые стоны лежащего на самодельных носилках американца нарушают тишину да временами шакалий вой тугими волнами прокатывается по ущелью, будя некий инстинктивный животный страх, идущий откуда-то из глубин подсознания. Взглянув на светящиеся стрелки командирских часов, Сарматов чиркает по-куларьи.
— Привал, мужики! — говорит он появившимся перед ним бойцам. — Перекусить и быстро все дела справить!..
Пока бойцы вскрывают банки с тушенкой, он достает из рюкзака миниатюрный транзисторный приемник.
— Послушаем вражьи голоса, может, что дельное скажут, — говорит он, подзывая Алана.
Сквозь какофонию шумов, писк, обрывки музыки пробивается английская, но с явным восточным акцентом речь.
«Говорит радио Исламской Республики Пакистан! Передаем информационное сообщение, — вещает диктор. — По информации из Пешавара на рассвете девятого мая вооруженный отряд сторонников Наджибуллы при поддержке вертолетов с советскими опознавательными знаками совершил бандитское нападение на пакистанский пограничный пост в районе кишлака Фарах. В ожесточенном бою бандиты ХАД уничтожены пакистанскими пограничниками, а средствами ПВО сбит советский вертолет, упавший на пакистанской территории. Сегодня аккредитованным в Пешаваре иностранным журналистам были продемонстрированы тела бандитов Наджибуллы, обломки вертолета и тела трех русских летчиков. МИД Исламской Республики Пакистан направил резкую ноту протеста Советскому правительству, в которой обвинил его в эскалации войны в Афганистане, в агрессии против суверенного Пакистана и в попрании международных правовых норм. Представителю Исламской Республики Пакистан дано указание информировать Совет Безопасности ООН об этом бандитском нападении...»
— Влипли! — вырывается у Сарматова.
— Про нас, что ли, говорят?! — вскидывается Алан.
— Про Сеньку рыжего! — бросает Сарматов и поворачивается к Савелову: — Понятно теперь, зачем они металлолом грузили?
— Сволочи! — в ответ бросает тот и добавляет несколько крепких матерных словечек. — Скажи, ты ведь это предвидел?
— Поскольку я бывал в подобных переделках и раньше, то возможности такой не исключал... А насчет предвидения... Не я должен предвидеть, а те, кто планировал операцию, те, кто вертушку посылал без прикрытия!
— С-суки! — хрипит Силин. — С-су-ки, лампасники! Они друг друга отмажут, а спрос со стрелочника!..
Сарматов в упор смотрит на американца:
— Почерк парней из Лэнгли — грубо, но зато с размахом, не так ли, мистер?
— Все о'кей! — усмехается тот. — Глупо не извлекать пользу из ошибок противника!..
— Согласен! — хмуро кивает Сарматов и поднимается. — Короткими перебежками, мужики!.. Нехрен рассиживаться, ночевка отменяется!..
И снова вперед под неверным светом перевернутого месяца, под нестройный хор шакалов, надеясь только на свой опыт да еще на удачу, продвигаются бойцы. А чужая земля под ногами будто специально подсовывает острые камни и скользкие тропы. Слава богу, не противопехотные «лягушки»...
Восточный Афганистан
13 мая 1988 г.
— Говорил же нам в учебке капитан Бардак, — бормочет Шальнов под нос. — Не ходите, мол, дети, в Африку гулять... Который час, командир? — оборачивается он к Сарматову. — Я уже счет времени потерял!..
— Пять без четверти, — отвечает Сарматов. — До рандеву с вертушкой три часа. Если дальше все будет благополучно, то успеем!
— Думаешь, она прилетит? — тоскливо спрашивает Силин и добавляет сквозь зубы: — В Елоховской свечку поставлю...
Лежащий на носилках американец поднимает голову и осведомляется у Сарматова по-английски:
— Что он сказал?
Голос американца слаб и еле слышен даже в предрассветной тишине.
— Сказал, что, если доставим тебя до места живым, он в Елоховской свечку поставит, — отвечает майор.
— Что такое «в Елоховской»?.. Я не понимаю...
— Церковь. Патриаршая церковь в Москве.
— А... О'кей! Я согласен... — вздыхает американец и вновь откидывается на носилки.
— Пошел ты! — хрипит Силин и, повернувшись к Шальнову, просит его: — Андрюх, перехвати носилки, меня уже от запаха мочи тошнит!
Розовые рассветные сумерки незаметно вползают в ущелье, окрашивая в взаправдашний пунцовый цвет хлопья тумана над рекой.
— Мужики, держитесь ближе к берегу! — передает по цепочке Сарматов. — За туманом надежнее...
Река, текущая по древнему привычному руслу, то растекается по ущелью десятком слабосильных ручьев, то собирает их в единый, громыхающий камнями пенный поток. Шум этого потока гасит все другие звуки, и, когда совсем близко раздается собачий лай, все замирают от неожиданности. Сарматов заклеивает рот американца пластырем и жестом приказывает группе укрыться за камнями. Сам же он ползет вперед, к нависшему над рекой утесу.
Напротив утеса, на противоположном берегу, с осатанелым рычанием и лаем носятся два громадных туркменских волкодава, а чуть выше по берегу, у драной, исписанной восточными письменами палатки сбилась в комок отара курдючных овец. Из палатки выходит женщина с грудным ребенком на руках. Она останавливается и пристально всматривается вдаль, туда, где на противоположном берегу укрылись бойцы. Спрятавшись за утесом, Сарматов протяжно, с надрывом воет по-волчьи. На этот вой из палатки выскакивает кривоногий старик с длинноствольным «буром» в руках. Он громко что-то кричит женщине и навскидку стреляет в сторону утеса. Старик оказывается метким стрелком — пуля высекает искры из камня над головой Сарматова. Тугой звук выстрела ударяет в склоны ущелья, и сотни камней срываются с места, с грозным шумом обрушиваясь вниз. Сарматов имитирует нечто напоминающее волчий визг. Кривоногий старик удовлетворенно трясет концами грязной чалмы и скрывается за пологом палатки. Прикрикнув на беснующихся собак, следом за ним уходит и женщина.