Сармат. Кофе на крови
Шрифт:
— Ясно, товарищ генерал!
Палящее солнце над красным плоскогорьем, покрытым темнолистыми кофейными деревьями. За плоскогорьем со всех сторон сельва. На севере — широкая река, отделяющая плоскогорье от соседнего государства.
Студенты и студентки работают вяло. Собранные зерна кофе сушатся на широких брезентовых полотнищах. Под навесом грудятся черные пластиковые мешки с готовым к отправке кофе.
— Девчонки, Скиф нарисовался! — завидев Сарматова, сообщает подругам студентка с
— Не Скиф, а Сармат! — поправляет ее другая.
— Прямо Рембо! Класс! — восклицает рыжая. — От него мужиком пахнет!
— Тащусь! — растягивает в гримасе полные губы белокурая студентка. — Рембо по-вологодски!.. От него казармой и тушенкой за километр несет.
Вдруг совсем близко разрывает тишину автоматная очередь.
— Все в укрытие! — Сарматов показывает студентам на щель у навеса, а сам бросается в ту сторону, откуда только что прогремела очередь.
Навстречу ему из кустов выходит смущенный боец, держа в руках пеструю окровавленную птицу.
— Вопросов нет, сержант! — выдыхает Сарматов, хватаясь за рацию. — Первый слушает... Прием...
Выслушав сообщение, Сарматов коротко бросает в микрофон:
— Сейчас буду!.. — И бежит к стоящему под навесом джипу. — На третий пикет! — говорит он разомлевшему от жары бойцу-водителю.
Мелькают кофейные деревья, какие-то убогие строения, покинутая, в псевдоромантическом стиле гасиенда, от которой дорога уходит в сельву. Скоро ее перегораживает шлагбаум; у него — двое бойцов с АК-74. Один из них — Силин.
— Надеюсь, по-русски с ними не разговаривали? — спрашивает его Сарматов.
— Обижаешь, командир! — отвечает тот и улыбается. — Мы и понять-то не можем, кто это. То ли хиппи, то ли монахи — смех один!..
Под навесом из широченных листьев Бурлак держит под прицелом людей с заросшими лицами, одетых в оборванные, пропыленные сутаны.
— Как вы оказались здесь, святые отцы? — спрашивает их на ломаном испанском Сарматов.
Высокий патер смиренно отвечает на таком же ломаном испанском, теребя висящий на груди католический крест:
— Мы слуги господа Бога нашего Иисуса Христа, несем свет его имени заблудшим и погрязшим в скверне греха овцам его.
— Кого вы имеете в виду? — спрашивает Сарматов.
— Аборигенов-индейцев, живущих в чреве москитных болот, — все так же смиренно отвечает священник.
— Гражданами какой страны вы являетесь?
— Слуги Отца нашего принадлежат всем странам.
— И все же, патер? Гражданство у нас никто еще не отменял, — настаивает Сарматов.
— Ну хорошо; брат Игнасио и брат Бартоломео — из Бразилии, — отвечает патер, поворачиваясь в сторону молодого миссионера, — брат Сильвио — итальянец.
— А вы, патер, откуда родом?
— Я из Канады, монастырь святого Луки — провинция Онтарио. Позвольте узнать и ваше имя, сын мой?
— Хосе Алварес, честь имею!.. — щелкает каблуками Сарматов. — Начальник отряда сандинистской
— Брат Патрик, в миру — Френсис Корнел, эсквайр. Вот наши разрешения на миссионерскую деятельность, выданные сандинистскими властями, — говорит священник и протягивает бумаги, скрепленные печатями.
Взяв документы, Сарматов отходит к уазику, где внимательно их изучает. Затем он берет рацию и, старясь не шуметь, говорит в нее:
— Родригес, как слышишь?.. Прием...
— Слышу хорошо! Прием, — доносится из рации голос.
— У меня четыре миссионера. Направляются в индейские поселения. Документы в порядке... Прием.
— Команданте Ортега лоялен к церкви, — слышится из рации. — Мы знаем о них... Они миссионеры, и только... Пропустите!..
— Под твою ответственность, Родригес!.. Прием.
— Согласен, амигос!.. «Патриа о муэрте!»
Скрывая раздражение, Сарматов возвращается к миссионерам.
— Примите мои извинения, святые отцы! — говорит он. — Продолжайте свой путь, но советую вам соблюдать осторожность.
— Да хранит вас Бог! — склоняется в поклоне патер. — Мы будем молиться за вас.
...Полыхает красное зарево от горящих построек. Автоматные и пулеметные очереди, вспарывают тишину тропической ночи. Воют снаряды, летящие из-за реки. Их разрывы ломают и вырывают с корнем горящие кофейные деревья, разносят в щепы хлипкие постройки. Отсветы от пожара пляшут в щелях укрытия. С треском обрушивается крыша навеса — языки пламени и снопы искр с гудением рвутся к ночному небу. Огонь набрасывается на подготовленные к отправке мешки с кофе. Взвод капитана Морозова бросается к ним, но у него на пути словно из-под земли вырастает Сарматов.
— Назад! — кричит он. — На фоне огня вы мишени!..
— Добро же горит! — чуть не плачет Морозов. — Труд-то какой!
— Назад, капитан! Все облито бензином! — орет ему в ответ Сарматов.
Из черноты сельвы — россыпь трассирующих очередей. Двое бойцов оседают на усыпанную зернами кофе землю. Бурлак вскидывает РПГ и бьет по сельве, откуда вылетают огненные стрелы. Взрыв выхватывает из темноты деревья и переламывающиеся человеческие фигуры.
Красное зарево вскидывается в противоположной стороне плоскогорья. Сарматов кричит на ухо Морозову:
— Прикрой студентов со стороны реки. Уложи их в укрытие и проследи, чтобы они не высовывались!.. А мы к Алану на подмогу!..
— Есть, командир! — отвечает Морозов и кричит, обращаясь к бойцам: — Взвод, за мной!
Сарматов с несколькими бойцами бросаются к БМП, и тот, круто развернувшись, мчит в сторону занимающегося зарева и полосующих небо трассирующих очередей.
— Хаутов, Хаутов?.. Прием! — орет Сарматов в рацию.
— Я, командир!.. Прикрой от реки!.. Лезут, как саранча, и каждый окоп пристрелян. Кто-то просвечивает нас, Сармат!.. Просвечивает!.. Прием.