Сатана и Искариот. Части первая и вторая
Шрифт:
Сильный Бизон стоял прямо и спокойно, словно колонна. Неужели и он не хотел нападать первым? Его лицо было непроницаемым, но наверняка внутри у него все кипело. Живой огонь в его глазах показал мне, что он только для видимости застыл в неподвижности, чтобы притупить мою бдительность, а потом внезапно броситься на меня. Я не заблуждался, потому что внезапно между его веками вспыхнул огонек, а я выпустил нож из рук, убежденный, что теперь-то он прыгнет на меня. И действительно он уже приподнял ногу, но потом неожиданно опять опустил ее на землю
— Вы видели, что Олд Шеттерхэнд боится? Нож выпал из его руки, потому что страх парализовал его.
Не отвечая ему, я нагнулся, притворившись, что хочу поднять нож, но я знал, что он, будучи опытным и искусным воином, непременно использует для атаки мою оплошность. И он мгновенно сделал решающий прыжок — решающий, потому что им было определено его поражение. А именно, так как я нагнулся, то и он, чтобы ударить в меня ножом, вынужден был наклониться, нацелив удар в ту точку, которая находилась на моей согнутой спине, то есть примерно в полутора локтях от земли.
Но тут я молниеносно отступил в сторону и сразу же выпрямился. Таким образом я оказался вытянувшимся во весь рост рядом с согнувшимся вождем, пытавшимся пронзить ножом пустое место, где всего мгновение назад находилось мое тело. Стало быть, теперь я мог использовать всю свою силу, и тогда я ударил сжатой в кулак правой рукой снизу в его затылок, так что он не упал, а просто-таки рухнул на землю, словно мешок. Резким рывком я выхватил из его руки нож; другим рывком я перевернул вождя на спину, уперся коленом ему в грудь и приставил нож к его горлу. Но я не докончил этого движения, потому что меня остановил его взгляд. Глаза его были широко открыты и остекленело уставились прямо вверх. Рот тоже был открыт. Темное обветренное лицо, казалось, внезапно окаменело. Ноги и руки не шевелились. Я встал и обратился к Виннету:
— Вождь апачей видит, что Сильный Бизон лежит на земле, а нож его в моих руках. Пусть вождь апачей решит, кто же стал победителем!
Апач подошел и опустился на колени, чтобы осмотреть вождя мимбренхо. Когда он снова поднялся, его лицо стало более чем серьезным, а его голос слегка задрожал, когда он объявлял:
— Вождь апачей сказал, что Сильный Бизон еще сегодня отправится в вечные охотничьи угодья, и он оказался прав. Кулак Олд Шеттерхэнда сравним со скалой; он поражает, как молния, даже если мой бледнолицый брат не хочет убивать.
Это было правдой, потому что я на самом деле не хотел убивать Сильного Бизона. Сильный человек, пожалуй, довольно легко может оглушить другого ударом своего кулака, хотя потом кисть и будет болеть несколько часов, но убить, по-настоящему убить — это может случиться только тогда, когда удар приходится в особо чувствительное место, в жизненно важный орган. Зрители стояли молча, в том числе и оба сына поверженного, перед которым я также опустился на колени, чтобы проверить, не ошибся ли Виннету.
Выпученные глаза мимбренхо были глазами мертвеца; его раскрывшийся рот свидетельствовал о параличе;
— Он не умер — он жив. Душа еще находится в его теле, но будет ли это тело повиноваться ему, как и прежде, я сказать не могу. Чтобы судить о том, надо переждать некоторое время.
Но тут распростертый на земле вождь издал долгий пронзительный крик, подскочил, словно подкинутый пружиной, замахал руками и закричал:
— Я жив, жив, жив! Я могу говорить, я могу двигаться! Я не умер, не умер!
Тут Виннету взял у меня из рук его нож, протянул ему и спросил:
— Признает ли Сильный Бизон себя побежденным? Олд Шеттерхэнд мог бы его заколоть, но он этого не сделал.
Тогда мимбренхо медленно поднял руку, с трудом протянул ее мне и ответил, причем на лице его отразился сильнейший страх:
— У бледнолицего в кулаке спряталась смерть. Это было ужасно: сохранить жизнь и все же быть мертвым. Я хотел бы стать мертвым, по-настоящему мертвым. Олд Шеттерхэнд может вонзить мне мой нож в сердце, но так, чтобы я потом ничего не мог ни видеть, ни слышать!
Он стоял передо мной в позе человека, ожидающего смертельный удар. Я взял его за руку, отвел к тому месту, где стояли его сыновья, и сказал младшему из них:
— Твой старший брат получил от меня имя; тебе я даю столь же ценный подарок — я возвращаю живым твоего отца. Прими его, но скажи ему, чтобы он всегда верил Олд Шеттерхэнду!
Старик испытующе посмотрел на меня, потом закрыл глаза и произнес:
— Это, пожалуй, хуже смерти! Ты доверяешь мою жизнь ребенку! Старые женщины будут показывать на меня пальцами, а своими беззубыми ртами будут шамкать, что я был побежден тобой и теперь принадлежу ребенку, у которого даже нет имени. Моя жизнь наполнится позором!
— Нисколько! Быть побежденным в единоборстве — не позор, а твой младший сын очень скоро получит столь же славное имя, как и его старший брат. Честь твоя осталась при тебе. Спроси Виннету, спроси старейшин своего племени, они подтвердят это!
Чтобы уклониться от дальнейших возражений, я удалился. Естественно, мое поведение стало для него таким же ударом, как и тот, что он получил в затылок. Он прошел к своему месту и там, опечаленный, опустился на корточки. Остальные мимбренхо также разошлись по своим местам, но прерванный сон пришел к ним не скоро. Когда через положенное время меня сменил Виннету, он спросил: