Сатана и Искариот. Части первая и вторая

Май Карл Фридрих

Он подумал немножко, а потом ответил:

— Из-за истории с отцом у меня было тяжело на сердце, но теперь стало гораздо легче. Слова Олд Шеттерхэнда мудрые и умные, они очень понятны. Ни один воин не вел бы себя так, как он. Мой отец может жить теперь не стыдясь, так я ему и скажу. Но за то, что мой белый брат вручил жизнь отца в мои руки, моя жизнь должна принадлежать Олд Шеттерхэнду. Если он прикажет, я сейчас же готов пойти на смерть!

— Я не хочу, чтобы ты умирал. Ты должен жить, чтобы стать не только

храбрым воином, но и хорошим человеком. А я не могу сделать тебя хорошим человеком: к этому ты должен стремиться сам. Я хочу, чтобы ты был добрым и никогда не поступал несправедливо. Я могу тебе помочь стать храбрым воином. Я позабочусь о том, чтобы ты всегда находился поблизости от меня, пока я остаюсь в этих краях.

Тогда он схватил один палец моей руки — всю руку он не решился взять, — прижал его к своей груди и сказал таким тоном, что чувствовалось: слова идут из переполненного благодарностью сердца:

— Я уже говорил моему большому белому брату, что моя жизнь принадлежит ему, теперь я хотел бы, чтобы у меня было много жизней, и тогда все они стали бы принадлежать Олд Шеттерхэнду!

— Знаю, знаю! Ты — благородный мальчик, и ты выбрал путь, на котором расцветают все добродетели. Срывай их заблаговременно, потому что чем длиннее будет этот путь, тем реже они станут попадаться, тем больше окружат их колючки, жалящие руку!

У маленького человека захватило дух. Мои слова проникли ему в сердце и нашли там благодатную почву. Его шумное глубокое дыхание было очевидным признаком волнения и искренности чувств.

Солнце быстро клонилось к закату. В ущелье стало довольно темно. Значит, мы должны были торопиться. Лучше было бы идти неслышно, чему мальчишка уже обучился. Индейцы с ранней юности посвящаются в это искусство, а такой способ передвижения можно действительно считать искусством.

Оказалось, что врагов в ущелье не было. При последних проблесках дня мы достигли выхода из теснины. Это позволило нам кое-как сориентироваться.

Когда я был пленником юма, мы стояли лагерем недалеко от ущелья. Тем временем угнанный скот подъел всю траву поблизости, и пастухи были вынуждены перебраться подальше. Коровы и лошади казались нам издали меньше собачонок, а индейцы, наблюдавшие за ними, выглядели трехлетними детьми.

Только один из них был значительно крупнее, потому что был гораздо ближе: он шел к нам, точнее — к выходу из ущелья. Желая выяснить, насколько сообразителен мальчик, я спросил его:

— Ты видишь приближающегося к нам юма. Дойдет ли он до самого ущелья или повернет с полдороги?

— Он подойдет сюда и останется поджидать здесь воинов, погнавшихся за тобой.

— Не лишнее ли это?

— Нет. Когда они подъедут, он должен сказать им, где теперь находятся его товарищи, потому что они достаточно далеко отошли отсюда.

— Однако воины нашли бы своих товарищей и без

подсказки, потому что пастухи наверняка разожгут костер.

— Они будут осторожными и не решатся зажечь костер. Они ведь не знают, удастся ли юма поймать тебя, а Олд Шеттерхэнд очень опасен для своих врагов.

— Хм! Почему же этот человек идет только сейчас? Почему он не мог прийти на свой пост засветло?

— Потому что те, кого он ожидает, днем увидели бы стада, а значит, никакого подсказчика им не понадобилось бы.

— Совершенно верно. Ты, вообще, во всем правильно разобрался. Но одних знаний недостаточно, необходимо уметь действовать.

— Пусть Олд Шеттерхэнд скажет мне, что надо делать! Я выполню все распоряжения.

— Я хотел бы взять в плен этого юма.

И без того темное лицо мальчишки почти почернело от волнения, вызванного моими словами, однако он ответил:

— Если Олд Шеттерхэнд только протянет свою руку, юма не сможет уйти от него.

— Разве у тебя нет своих рук?

Сверкающими глазами он посмотрел на меня, но сдержал себя и ответил подчеркнуто скромно:

— Это всего-навсего руки мальчика, который не смеет действовать в присутствии великого воина.

— Я разрешаю тебе действовать. Ты должен показать своему отцу, что был рядом со мной.

— Тогда я его подстрелю.

— Нельзя. Его товарищи услышат выстрел. К тому же я сказал, что хочу взять его в плен.

— Пусть Олд Шеттерхэнд отдаст любое приказание: я все выполню.

— Ты и сам должен бы знать, что надо сделать. Если ты будешь следовать только моим советам, то действия будут не совсем твоими. Соображай быстрее, пока не стало слишком поздно!

Он взглянул на теперешнее местонахождение юма, оценивая расстояние, а потом внимательно осмотрелся. Лицо его при этом стало сосредоточенным и сообразительным.

— Я знаю, что делать, — сказал он потом. — Мы стоим у выхода из ущелья, а прямо над нами возвышается скала. Юма не останется снаружи, он войдет в ущелье.

— Я считаю, что твое предположение весьма правдоподобно.

— Я выбрал для себя укрытие, там и спрячусь, пока он не подошел. Потом я проскользну позади юма и ударю его по голове прикладом своего ружья. Он упадет, и тогда я свяжу его своим лассо.

— Если укрытие хорошее, то и весь план неплох. Где оно находится?

— Сразу за нами.

Мы стояли, как я уже сказал, за скалой, прикрывавшей выход из ущелья. В нескольких шагах позади находился уступ шириной локтя в два и чуть повыше человеческого роста. Если забраться на уступ и распластаться на нем, то проходящий мимо скалы юма не сможет заметить лежащего наверху человека. Поэтому я спросил:

— А ты сможешь забраться? Камень же совершенно отвесный и гладкий.

— Пустяки! — бросил он презрительно. — Я мог бы забраться и повыше.