Сатана и Искариот. Части первая и вторая
Шрифт:
— Мой брат Шеттерхэнд уже наносил когда-нибудь такой удар, который не только оглушает, но и отнимает у души власть над телом?
— Нет, такого не случалось.
— Смотреть на это было ужасно! И такой паралич мог длиться долго?
— Да, конечно. Вероятно, недели, месяцы, а, может быть, и годы.
— Тогда мой белый брат никогда больше не должен бить по затылку, лучше уж сразу убивать врагов! Сильный Бизон никогда не вызовет тебя на поединок. Я догадываюсь, о чем ты говорил с Большим Ртом. Он уже сегодня хотел получить свободу?
— Да.
— Но он же тебе не сказал того, что ты хотел
— Нет.
— Он и не скажет, лишь постарается обмануть тебя. Если он уже сегодня потребовал освобождения, то это просто дерзость, какой нет и у стервятников. За это он заслуживает смерти у столба пыток. А ты какую судьбу ему предрекаешь?
— Ту же самую, какую определил мой брат Виннету.
— Ты это знаешь, потому что тебе известны все мои мысли. Олд Шеттерхэнд и Виннету не жаждут крови, но они не могут спасти Большого Рта. Если мы решим дать ему свободу, то на нас падет вина за все его будущие преступления. Большой Рот — смертельный враг мимбренхо. Они могли бы взять его с собой, чтобы судить по своим законам и обычаям.
Значит, опять наши мнения совпали, причем каждый из нас догадался о пожеланиях другого. В сущности, мы думали и действовали, как близнецы-братья.
Столь неожиданно навязанный мне поединок был не в состоянии нарушить мой душевный покой; я заснул так крепко, что даже не сам проснулся: меня должны были разбудить. Мы выступили в назначенное время.
Под вечер мы достигли тесного ущелья, выходившего к лагерю, где сторожа-юма охраняли стада. Было вполне возможно, что они поставили в ущелье дозорного; стало быть, нам пришлось быть осторожными и послать вперед разведчика, причем ему пришлось слезать с лошади, потому что цокот копыт далеко разносился бы среди скал. Вследствие важности этого поста, а также потому, что я уже знал это ущелье, роль лазутчика мне пришлось взять на себя. Когда мой юный друг, Убийца юма, узнал про это, он подошел ко мне и полным трогательного почтения тоном спросил:
— Простит ли меня Олд Шеттерхэнд, если я обращусь к нему с одной просьбой?
— Говори!
— Олд Шеттерхэнд собирается отправиться на разведку. Я тоже хорошо изучил эту местность. Могу ли я пойти с ним?
— Конечно, мне нужен спутник, чтобы потом оставить его на страже, но ты уже достаточно сделал и получил имя. Путь к великим деяниям теперь открыт для тебя, потому что ты уже стал воином. Моей помощи тебе больше не потребуется, и я бы предпочел открыть другому человеку путь к признанию. Пошли-ка сюда своего младшего брата! Пусть он сопровождает меня!
Маленькому Убийце юма, конечно, милее было бы, если бы я согласился с его просьбой, в которой я ему отказал из-за его брата, тем не менее он вынудил себя на бодрый ответ:
— Сердце моего белого брата полно доброты и великодушия. Мой младший брат будет достоин твоего доверия и скорее умрет, чем совершит ошибку.
Отряд должен был остановиться, потому что кто-нибудь из юма, которых мы хотели захватить врасплох, мог оказаться в ущелье. Как только мы углубимся в узкий проход, то можем просто-напросто натолкнуться, например, на часового. Пленникам доверять мы не могли. Ведь они могли бы, оказавшись поблизости от своих товарищей, попытаться предупредить их громкими криками. Значит, пришлось остановиться и спешиться, тогда
Он шел за мной и не говорил ни слова. Время от времени я оборачивался назад и оставался доволен выражением его лица. Он полностью осознавал как важность нашей миссии, так и оказанное ему предпочтение, поэтому его еще по-юношески мягкие черты приняли счастливое и достойное выражение.
Разница между мной, опытным воином, и им, неизвестным мальчишкой, не позволяла ему решиться идти рядом со мной, однако я с удовольствием заметил, что временами он совершенно бессознательно делал несколько шагов, догоняя меня, но, опомнившись, быстро отставал. Что-то у него было на сердце; он хотел мне о чем-то сказать, но никак не мог отважиться начать разговор. Тогда я несколько замедлил шаг и сказал:
— Мой юный брат может идти рядом со мной!
Он немедленно повиновался, потому что вежливая медлительность оказалась бы здесь неповиновением.
— Мой маленький брат желает начать со мной разговор? — продолжил я. — Он может со мной говорить!
Он благодарно посмотрел на меня своими умными глазами, но ничего не сказал. Значит, ему нечего было мне сообщить, а вопроса он еще пока не мог высказать, так как ему позволено было говорить вообще, а не задавать вопросы.
— Я знаю, что у моего краснокожего брата вертится на языке, — говорил я дальше. — Сказать?
— Олд Шеттерхэнд может говорить, если пожелает!
— Ты хочешь спросить о своем отце, Сильном Бизоне. Я прав?
— Олд Шеттерхэнд верно угадал.
— Ты, конечно, хотел бы спросить, почему его жизнь я доверил тебе?
— Хотел, но не осмеливался спросить.
— Я прочитал этот вопрос на твоем лице. Ты можешь говорить со мной прямо, как со своим товарищем.
— Если Олд Шеттерхэнд позволит мне сказать правду, то я скажу, что мой отец должен умереть!
— Почему ты так думаешь?
— Это видно по нему, и мой старший брат того же мнения. Он убьет себя, потому что не вынесет двойного позора.
— Разве можно считать позором поражение от меня? Я же победил Виннету, прежде чем он стал моим братом. Ну, спроси его, стыдится ли он этого. Поговори на эту тему со своим отцом. Его гордость мешает ему поделиться со мной своими мыслями, но ты его сын, которого он может послушать… Ты сказал о двойном позоре. Видимо, под этим ты понимаешь дарение его тебе?
— Да.
— А ты действительно считаешь это позором?
— И очень большим! Почему ты это сделал?
— Я поступил так, чтобы уберечь его от позора. Если бы я даровал ему жизнь, то он воспринял бы это как унижение. А тс, что ты называешь позором, таковым не является, напротив, он избежал его.
— Я всего лишь мальчик и еще ничего не знаю об этом, но если так говорит Олд Шеттерхэнд, это должно быть правдой.
— Это верно. Повторяю: поражение твоего отца от моих рук нельзя считать позором. Все краснокожие воины знают, как тяжело меня победить. Но он в гневном ослеплении посягнул на мою жизнь: он бы меня не пощадил, а обязательно заколол. Значит, было бы настоящим позором, если бы именно я пощадил его. Теперь его жизнь стала твоей собственностью, а так как ты еще ребенок, он может принять ее от тебя в подарок, не краснея. Теперь ты меня понимаешь?