Савва Мамонтов

Бахревский Владислав Анатольевич

Друзья-художники наконец-то развили бурную деятельность, списывались, договаривались о совместном заявлении.

19 февраля Васнецов, не получив еще письма от Поленова, сообщал: «Тебе, конечно, уже известно, что С. И. разрешен домашний арест, но с теми же ограничениями, как и прежде… Наше же предприятие, мне теперь кажется, должно быть выполнено без грому, а совершенно дружески, интимно… Печатное заявление не ухудшило бы его без этого тяжкое положение!.. Впрочем, как будет решено, на то я и согласен. Затем в выражении наших дружеских чувств мы ни в каком случае не должны подчеркивать в нем мецената. Да это было бы и неверно… Он не меценат, а друг художников».

21 февраля

откликнулся на призыв Поленова Репин: «Разумеется, я с удовольствием распишусь под вашим сочувствием С. И. Мамонтову как художнику, артисту, просветителю своего круга в изяществе. Идея ваша мне очень нравится».

Письмо Антокольского датировано 11 марта. «Мой добрый, дорогой Василь Дмитриевич. Твое письмо, равно как ваши добрые намерения, несказанно обрадовало меня, и чего бы Вы ни придумали, я подпишусь обеими руками, только поскорее».

Художник Кузнецов писал из Одессы: «От всего сердца желаю выразить хоть чем-нибудь свое сочувствие и горе дорогому и чудному Савве Ивановичу. Пожалуйста, присоедини мою подпись. Если успею, то пришлю химическую, а то и так подпиши за меня».

Если от кого и не получил Савва Иванович никакого сочувствия, так от Татьяны Спиридоновны Любатович. А сестрица ее Клавдия Спиридоновна Винтер, подставная хозяйка Частной оперы, та и вовсе дошла до подлости. Где о совести думать, когда миром правит госпожа Собственность. Отхватила, пользуясь разорением дома Мамонтовых, драгоценное имущество Частной оперы. Богатейшую нотную библиотеку, редчайшие клавиры старинных опер, собранные Саввой Ивановичем, чудо и сказку, созданные Васнецовыми, Поленовым, Коровиным, Левитаном, Врубелем — декорации, рисунки костюмов и сами костюмы, всю бутафорию, реквизит — очень иногда дорогой. Теперь все это Частная опера для постановок своих могла получить только напрокат, за самую безбожную плату.

Сочинение послания Савве Ивановичу от друзей-художников затянулось. 25 марта Поленов переслал один из черновиков текста Илье Семеновичу Остроухову и просьбу: «Васнецов и немного я составили сочувственное письмо Савве Ивановичу… У Васнецова много порыва и огня в писании, а у меня есть некоторая запарина; но литературы у того и другого маловато. Будь так добр, обязательно посмотри и исправь».

Письмо распоряжением прокуратуры было не допущено до Мамонтова официально, но, как говорил Савва Иванович Станиславскому, посетившему его на Басманной, «пристава люди сердечные, гораздо добрее, чем те, наверху, в Петербурге». Потому и книги получил, и письмо читал 9 апреля на Пасху. Художники писали:

«Христос Воскресе, дорогой Савва Иванович!

Все мы, твои друзья, помня светлые прошлые времена, когда нам жилось так дружно, сплоченно и радостно в художественной атмосфере приветливого родного круга твоей семьи, близ тебя, — все мы в эти тяжелые дни твоей невзгоды хотим хоть чем-нибудь выразить тебе наше участие.

Твоя чуткая художественная душа всегда отзывалась на наши творческие порывы. Мы понимали друг друга без слов и работали дружно, каждый по-своему. Ты был нам другом и товарищем. Семья твоя была нам теплым пристанищем на нашем пути; там мы отдыхали и набирались сил. Эти художественные отдыхи около тебя, в семье твоей, были нашими праздниками.

Сколько намечено и выполнено в нашем кружке художественных задач и какое разнообразие: поэзия, музыка, живопись, скульптура, архитектура и сценическое искусство чередовались.

Прежде всего вспоминаются нам те чудные вечера в твоем доме, проводимые за чтением великих созданий поэзии, — эти вечера были началом нашего художественного единения. Мы шли в твой дом, как к родному очагу, и он всегда

был открыт для нас. Исполнение многих наших больших работ значительно облегчалось благодаря тому, что твои мастерские давали нам гостеприимный приют; в них работалось легко рядом с тобою, работавшим свои скульптуры. С тобою же вместе, с таким общим энтузиазмом и порывом, создалась и церковь в Абрамцеве. Дальше мы перешли к сценическим постановкам, а ты — к первым опытам сценического творчества. Чудным воспоминанием остались для нас постановки в твоем доме сперва живых картин, потом твоих мистерий: „Иосифа“ и „Саула“ и, наконец, „Двух миров“, „Снегурочки“, твоих сказок и комических пьес. То было уже началом твоей главной последующей художественной деятельности.

С домашней сцены художественная мысль перешла на общественное поприще, и ты как прирожденный артист именно сцены начал на ней создавать новый мир истинно прекрасного. Все интересующиеся и живущие действительным искусством приветствовали твой чудесный почин. После „Снегурочки“, „Садко“, „Царя Грозного“, „Орфея“ и других всем эстетически чутким людям уже трудно стало переносить шаблонные чудеса бутафорного искусства. Мир художественного театра и есть мир твоего действительного творчества. В этой сфере искусства у нас твоими усилиями сделано то, что делают признанные реформаторы в других сферах. И роль твоя для нашей русской сцены является неоспоримо общественной и должна быть закреплена за тобою исторически.

Мы, художники, для которых без высокого искусства нет жизни, провозглашаем тебе честь и славу за все хорошее, внесенное тобою в родное искусство, и крепко жмем тебе руку.

Шлем тебе две книги: одна — всемирная, из нее ты не раз черпал вдохновение для своих работ; другая — сборник драгоценнейших самоцветных камней, извлеченных из глубин народного русского творчества. Прими их и цени не как дар, а как знак нашей искренней к тебе дружбы и сердечной привязанности.

Молим Бога, чтобы он помог тебе перенести дни скорби и испытаний и вернуться скорее к новой жизни, к новой деятельности добра и блага. Обнимаем тебя крепко.

Твои друзья: Виктор Васнецов, Василий Поленов, И. Репин, М. Антокольский, Н. Неврев, В. Суриков, Ап. Васнецов, Илья Остроухов, Валентин Серов, Н. Кузнецов, М. Врубель, Ал. Киселев, К. Коровин».

В черновиках стоят еще две фамилии: Левитан, очень больной уже в то время, и Римский-Корсаков.

10

23 июня 1900 года началось слушание дела Мамонтова в суде. Обвинителем выступал прокурор Московской судебной палаты П. Г. Курлов, защищал знаменитый Федор Никифорович Плевако. На скамью подсудимых сели Савва Иванович, Николай Иванович, Сергей Саввич, Всеволод Саввич Мамонтовы, Константин Дмитриевич Арцыбушев и Александр Васильевич Кривошеин.

Судьи судили, но само «мамонтовское дело» вызывало недоумение даже у судебных властей.

А. А. Лопухин, в то время прокурор Московского окружного суда, писал впоследствии: «Наличность злоупотреблений со стороны Мамонтова и его сотрудников была вне сомнений. Но вместе с тем сравнительно с распространенным типом дельцов, которые безо всяких церемоний перекладывали в свои карманы деньги из касс руководимых ими предприятий и оставались безнаказанными, они представлялись людьми более зарвавшимися в предпринимательстве, чем нечестными. Защищать нравственность их поступков, конечно, было невозможно, но и выбор министерством финансов именно их в качестве дани правосудию казался непонятным. Ясны были незаконность одних мер, избыток жестокости других, что вместе с отсутствием справедливых мотивов заставляло подозревать за всем этим наличность какой-то крупной интриги».