Савва Мамонтов
Шрифт:
28 декабря
Е. Г. Мамонтова — Н. В. Поленовой
«В доме у нас каждый день репетиции, то одна антреприза, то другая, т. е. Савва и Сережа. Сергея ужасно жаль… вся его компания жаждет играть, и ничего не выходит, так как взрослые заняты оперой. Наконец мы сегодня сжалились над ними и предложили повторить „Снегурочку“, так, запросто, между своими. Они ухватились за это. Васнецов, конечно, тотчас увлекся, и пошла работа, всех актеров собрали… Спиро будет играть царя… а Весну, нечего делать, беру я на себя. Сергей будет Мизгирем…»
31 декабря
С. И. Мамонтов — В. Д. Поленову
«Хочется написать тебе длинный и подробный ответ, но, сказать по правде, репетиции „Алой розы“, постановка и всякие хозяйственные хлопоты (не говоря уже об железных
Опера наша вышла сверх ожидания так интересна, что можно смело сказать, что в сокровищницу русского творчества поступает новый и небезынтересный вклад, и я хожу по этому случаю именинником…»
1 января 1884.
«Особенно сильны и прямо художественны вышли сцены Бьянки с Чудовищем. На роль Чудовища нам Бог послал такого роскошного баритона (М. Д. Малинина — бухгалтера, служившего у Алексеевых. — В. Б.),о каком я и не мечтал — художника в полном смысле. М-м Галенбек в роли Бьянки очень деликатна и изящна и достодолжно увлекается. Сегодня первая оркестровая репетиция — любопытно, что выйдет. Бен-Саида поет твой брат Алексей, донью Хименес — его жена. Васнецов написал для волшебной залы новую декорацию — готика со сводами и разными волшебными страхами, например, на правом кулисе огромная химера держит герб чудовища…»
1 января
Е. Г. Мамонтова — Н. В. Поленовой
…«Вчера раза три принималась я за письмо к тебе, и все напрасно… Буквально с утра до вечера провозилась с костюмами, а ведь ты знаешь, как это происходит, каждый является со своим требованием, а особенно Спиро, с ним просто беда, но дело у нас идет очень весело, ужасно много комических происшествий, а следовательно и смеху… Что тебе сказать об нашей настоящей жизни?.. После завтрака приезжает Ел. Дм., и у меня в спальной на полу открывается мастерская вплоть до обеда. После обеда одевать актеров и репетиция, до третьего часа и почти положительно каждый день так».
5 января 84.
Е. Г. Мамонтова — Н. В. Поленовой
«Вчера мне принесли твое письмо в очень критическую минуту, а именно в то время из меня делали Весну для „Снегурочки“… Виктор Михайлович так увлекся постановкой, как только он один и умеет увлекаться, а за собой и нас всех увлек. Бедная „Алая Роза“ отошла для нас даже на второй план. Какого царя Берендея создал Спиро — чудо!..»
9 января
Е. Д. Поленова — Н. В. Поленовой
«Ну, Наташа, уж и „Роза“ же вышла! Представь себе, идет опера при стечении публики более ста человек — вся музыкальная Москва налицо: и Эрдмансдерфер, и Павловская, и прочие, которую оперу сам композитор слушает в первый раз. Так как она до дня спектакля не была еще вся готова, то не только генеральной репетиции не могли дать, но даже ни на одной не прорепетировали ее всю с начала до конца; поэтому она не только была новинкою для публики и для всех участвующих, но и для самого тревожно дирижировавшего сочинителя. Сегодня утром была у Николая Сергеевича Третьякова… Я спрашиваю его о впечатлении… „Очень, — говорит, — многое мило, интересно, симпатично, но вместе с тем писать оперетку в четыре действия и так, чтобы она шла от восьми часов вечера до двух часов ночи (это правда), согласитесь, это несколько жестоко“. Нельзя было не согласиться. Кроме того, шла она не гладко, сбивались, врали — Савва Иванович и Петр Антонович — безголосые, за них страшно, ждешь каждую минуту, что вот-вот и со скандалом все вдруг станет…»
Почему-то биографы Мамонтова оставляют последнее письмо без внимания и пишут об успехе оперы, о единодушном чествовании Саввы Ивановича. Это верно, Прахов славил своего друга стихами, поздравляли радетеля искусств дирижер симфонического оркестра Максимилиан Карлович Эрдмансдерфер, певицы Климентова, Павловская. Восхищаться было чем: изумительно спела партию Бьянки Галенбек, публика приходила в восторг от декораций, от костюмов, но единого спектакля, конечно, получиться не могло, если даже композитор слушал
Сил и нервов было затрачено исполнителями так много, что Галенбек занемогла. Требовался отдых Савве Ивановичу, хворала Елизавета Григорьевна.
Мамонтовы отправились в Италию, к Поленову.
Письма Натальи Васильевны Елене Дмитриевне тотчас становятся тревожными: «Василий кутит во всю мочь, то есть летает с Саввой… Ты себе представить не можешь, каким тяжелым духом повеяло на меня с приездом Саввы… Первое впечатление, как всегда, обаятельное, но затем, когда хочется чего-то более глубокого, серьезного, тогда уже пас. При этом эта страшная избалованность, эгоизм и (скажу даже) грубость чувств. Как сильно рядом контрастно выделяется нравственная сила Лизы».
Василий Дмитриевич пишет завет Веры, самую великую картину своей жизни «Кто без греха».
Эскизы Савва Иванович, однако, разбирал так «искренно и непустословно», что Наталья Васильевна не могла не порадоваться. «Все это придает Василию нового рвения, — писала она Елене Дмитриевне, — и он со своей стороны вдохновляет Савву на новые сюжеты для оперы».
Тревога Натальи Васильевны понятна. Муж попал в водоворот неистового Саввы и картину свою забыл. Римский кружок художников, где верховодили братья Сведомские, казался болотом, «вязнешь в цинизме, умственном отупении и пьянстве». Суриков хоть и стал ручным, но человек все-таки дикий. Прочитал статью Боборыкина, которому показалось, что в этюде старика Суриков чересчур следует Репину «в выписывании мозолей, багровых пятен и грязного белья» — пришел в неистовство: «Мы думали, что он все у нас перебьет». А теперь еще Савва, которому все надо видеть, везде быть, мчаться, бежать, пировать, шалить совершенно глупо и по-детски.
И планов у него уймища. И везде он хочет поспеть, сделать по-своему. Однажды совсем озадачил Наталью. Спросил неожиданно: прогорит ли его опера или выстоит? Наталья не поняла, о какой опере идет речь. Оказывается, Савва задумал создать свою частную оперу, оперный театр. Наталья охнула, но предсказательницей быть отказалась. «Я — не Сивилла, а легкомысленной быть, как ты, не хочу!»
— Вот видишь! — радовался Савва Иванович. — Легкомысленный! Но не все такого мнения, Наталья. Меня недавно к умнице Витте приглашали. Весь цвет русской промышленности был. Обсуждали вопрос: налагать пошлину на ввозимый в Россию каменный уголь и чугун или подождать? И знаешь, Наталья, я говорил, и меня слушали. А говорить было не просто. В одном стане — немцы, иностранщина, все наши паразиты, а в другом — русские производители. Энергичные люди есть среди русских, легкомысленных. Прения получились в высшей степени деловые, а главное, остроумные. Остроумные, Наталья! Это ты тоже себе отметь. Общее впечатление у меня осталось отрадное: в России есть силы могучие, их надо только вызвать к работе, ко благу Отечества, — и расхохотался. — Что ты рот раскрыла? Ну, говори, быть опере или не быть?!
— Пусть лучше будет.
— Золотые твои слова! Дай ручку поцеловать!
И тут уже начиналось скоморошество, как в оперетке.
Шумановский «Манфред», который Савва Иванович поставил в марте, в годовщину смерти Николая Рубинштейна, — стал Рубиконом. Успех подвигает на дерзания.
Но пришла пора ехать в Абрамцево, и все пошло по накатанной дороге.
В «летописи» Саввы Ивановича читаем: «Еще ни разу за нашу 15-летнюю жизнь в Абрамцеве не было такого лета. Весна была холодная и мокрая, весь май, июнь, июль шли непрерывно дожди, реки то и дело превращались в бурные потоки… На ржаном поле плешины от вымочки, пшеница совершенно пропала. Овес насилу отсеяли в начале июня. Травы от дождей отличные, но уборка самая обидная… В начале лета приехал Антокольский, погостил две недели и уехал на кумыс… Васнецов все лето прожил в своем Яшкином доме и писал „Каменный век“ для Исторического музея… В начале июня приехал Валентин Серов и до сегодня пребывает, обольщая всех разнообразными талантами.