Савва Морозов: Смерть во спасение
Шрифт:
— Максимычу последний поклон. Думаю, что к твоему возвращению его уже выпустят из крепости.
Опять несообразности. Поклон. Последний? Таких сантиментов за Саввой раньше не замечалось.
Закрыв лицо руками, она выскочила на лестничную площадку и застучала каблучками по ступенькам. Разговора ее с молодцом-охранником, чином, конечно, не меньше капитана, он уже не слышал.
И сейчас же обратные шаги, мужские. Селивановский. Не в подворотне ли он все это время пережидал?
Было искреннее удивление:
— Так быстро управились?
— Так управились и вы... со старинной своей приятельницей?
Чего-чего, а изобретательности в таких делах доктору не хватало.
Он смущенно прошел в свою спальню и разобиженно покрякал за стенкой. Все-таки немцы слишком уж экономный народ, тонковата перегородка.
Ну и черт с ней!
Савва разделся, лег в постель и включил настольную лампу. Вначале просто так, чтоб не курить в темноте. С чего-то стал он темноты бояться.
Едва ли ему читать хотелось. Но коньяк и сигара не давали заснуть. На этот раз рука потянулась не за никелированной погремушкой — за странной, как и он сам, книжкой, которая неведомым ветром слетела ему на ночной столик еще в Москве. Кто подсунул ее, лукавую соблазнительницу?
Впрочем, сейчас это не имело значения.
«Ты, мой наивный друг, не веришь в переселение душ? Напрасно. Если хочешь знать, никакой здесь мистики нет. Божий промысел. Иначе как же внук, как две капли воды, может походить на деда, прадеда, даже далекого пращура? Этот пращур некогда жил-жил, потом, как водится, помер. Но что есть смерть? Не более, чем смерть бренного тела. Его бессмертной — так заповедано! — его вечной душе надоело плутать в темноте Вселенной. Не все же в рай попадают. Не все и в ад. Основной народец так себе, серединный. А душа- то, хранимая Богом? Бродит она, бродит в черноте нескончаемой ночи — дай взалкает света. А как его обретешь без бренного тела? Отсюда и желание повторной жизни.»
Четвертой?
Пятой?
Десятой?!
Жаль, на этот раз всласть почитать ему не дали. Сказано, у немцев дверные петли — не в пример нашим! — хорошо смазываются. Кто-то уже давно стоял за его спиной. Никого он не слышал, читая. Напевал:
Да, но запах духов? Очень, очень знакомый. Потом и слова:
Ох, я-то, я-то.
Я такой теперь, ребята!
— Не правда ли, Саввушка, славную книжицу я тебе на прощание подсунула?
Она! Откуда?!
Глава 4. Смерть во спасение…
Так уж теперь получалось: никто и ни о чем не спрашивал Савву Тимофеевича Морозова. О своем приезде не предупреждал. Зинаида Григорьевна свалилась, как яблоневый снег на голову. Просто простучала каблучками по лестнице и открыла дверь. Будто в добрые времена на Спиридоньевке.
— Здравствуй, милый Саввушка! Как поживаешь?
Он как раз расхаживал по гостиной и распевал нечто несообразно-развеселое:
Ох, я-то, я-то,
Я-то...
Я такой теперь, ребята!..
Зинаида Григорьевна остановилась в изумлении, но, кажется, все поняла и, подбежав, поцеловала его в щеку. Пожалуй, даже нежнее, чем обычно:
— Ты весел? Ты здоров? Славную книжицу я тебе подыскала?
Он знал, что и не особо весел, и не особо здоров, однако ж ответил утвердительно:
— Как видишь, дорогая. Твою книжицу почитываю. Брысь, тревоги!
Обоим понравилась эта наигранная бравада. Продолжалось и дальше бы, да в дверь гостиной, так и незакрытой, просунулась бравая голова полковника Крачковского:
— Не помешаю?
Он со свойственной ему непринужденностью подошел к Савве Тимофеевичу и пожал ему руку. Сразу все объяснил:
— Я, разумеется, передал привет вашей разлюбезной супруге. А пришлось порядочно задержаться в Петербурге и в Москве. Дай, думаю, предложу: не поехать ли нам вместе? Как видите!
На голоса вышел из своей комнаты и доктор Селивановский. Он правда не сразу попал в общий тон, пожаловавшись:
— Вот так всегда: то веселы без меры, то молчание на целый день. Опять же, аппетит неважный...
Заметил, заметил и он свой промах, через минуту уже иное запели:
— А впрочем, некоторая худоба Савве Тимофеевичу идет. Жирок, он вреден.
—... Как и разговоры насухо, — еще погреб семейную ладью в нужное русло полковник Крачковский. — Пойду погоняю своих олухов.
Как уж он их гонял — неизвестно, но из ближнего ресторана притопало сразу несколько официантов, тоже разбитных, как и здешние служители, молодцеватых мало. Право, Савве Тимофеевичу показалось: они ведь, шельмы, прекрасно понимают по-русски! Какое там!.. Ни единого немецкого словца. Подносы с судками — на стол, руки по швам, молчаливо уставились: все ли хорошо? Но коль парадным семейным обедом командовал Крачковский, он же и оценку дал:
— Хорошо. Свободны.
Даже необычного «гут» не прозвучало в ответ. Только мирно удаляющиеся шаги. Нет, шельмы, вы все понимаете, только плохо вас учили.
Это проникновение в сущность слуг ничего нового не добавило. Как говорится, все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!.. Где-то он уже слышал этот глупый напев? Да где — в русском кафе, конечно. Как же Берлину обойтись без русского кафе? А они с доктором Селивановским, бегая друг от друга, все-таки маленько пошаливали. За столом он уже вслух пропел:
— Все хорошо, прекрасная маркиза!..
Доктор Селивановский подавился куском непрожаренного жаркого — на армейской кухне, что ли, его варганили? Полковник Крачковский удовлетворенно крякнул, терзая немецкую свининку русскими зубами, которые и бычье горло могли перегрызть. Ничего не поняла только Зинаида Григорьевна — удивленно вздернула красиво подведенные бровки. Но слово — маркиза! Ей приятно пощетокало нервы.
— Певун ты, Саввушка. Ой, какой певун стал! А после Ниццы тебя хоть в оперу.