Сборник "Этические уравнения"
Шрифт:
САТОРИ
Дождь…
Голые ветки яблонь, будто светящиеся изнутри нежным коричнево-вишневым накалом, стучатся в окно. Ветер изредка сбивает космы дождя к дому, и тогда по окнам бегут ручьи, причудливо изгибаясь и искажая мир за стеклом.
Сад, улица, соседние дома затянуты пеленой дождя как туманом. Никого на улице. Низкие тучи цепляются за трубы и крыши домов, плывут к лесу, тащат за собой опадающие туманные хвосты.
Арсик сидит у окна в ожидании чего-то, как завороженный, и слушает равномерный шелест дождя, широко раскрыв глаза. Ему кажется, что он плывет на шхуне в неведомые дали, рядом стоит капитан Грей,
Что-то прокаркала черная тарелка репродуктора на стене, оставшаяся в наследство от дедушки Терентия.
Арсик очнулся, оглянулся на светелку.
Тепло, уютно, половики на полу, занавески на дверных проемах в спальни отца, мамы и бабушки, запахи трав, дерева, молока, меда, ягод, родные домашние запахи, идеальный порядок и чистота, дело рук бабушки, неутомимой в работе. Вот и сейчас она что-то поет в сенях, мерно постукивает прялка, мяукает кот Матвей – родные домашние звуки…
Надо начинать делать домашнее задание, но Арсик снова поворачивается к окну и застывает. В душе поселяется светлое ожидание перемен, ожидание чуда, которому нет названия.
Ветки яблонь, облитые пленкой дождя, стучатся и стучатся в окно, будто зовут мальчика в неизведанные дали…
– Хорошо, правда, дед? – донесся сквозь шум дождя голос Стеши. – Я люблю дождь. А ты?
Арсений Васильевич встрепенулся, оживая, отвел взгляд от окна. За окном шел первый осенний сентябрьский дождь, обостривший воспоминания детства, и ни о чем не хотелось думать, только смотреть в окно и слушать музыку дождя.
– Я тоже люблю дождь, милая.
– Ты грустный. – Внучка прижалась к деду, обняла за шею. – Вчера был грустный, сегодня, не улыбаешься давно. Мы скоро отсюда уедем?
– Не знаю… может быть, скоро.
– Мне в школу надо, уже все учатся, Ленка, Настя, Катя…
– Будешь и ты учиться, не волнуйся. Читай пока.
– Не хочу читать, хочу в школу.
Арсений Васильевич погладил Стешу по голове, не зная, как ее успокоить. Ожидание перемен затягивалось. Максим уехал и исчез, ни разу не позвонив, не прислав ни одной весточки. Дед Павел почти перестал беседовать с постояльцем, ссылаясь на занятость, хотя чем он занимался в сторожке и вокруг нее, было непонятно. Большую часть времени, весь август и половину сентября он где-то пропадал, появляясь то по утрам, то по вечерам. И при этом гостя и внучку всегда ждала еда. Не слишком разнообразная, но вкусная, домашняя. Арсений Васильевич все порывался спросить, откуда здесь, в глуши, хлеб, но каждый раз забывал об этом. В конце концов он сделал вывод, что хлеб кто-то привозит из райцентра, свежий, сногсшибательно пахнущий, вкусный, хотя ни разу этот курьер не попался на глаза.
Ожидание новостей или каких-либо изменений в жизни превратилось в ритуал, что только добавляло уныния в долгие размышления Гольцова о смысле жизни вообще и о своем месте в этой жизни в частности. Диспетчер не беспокоил, словно забыл о его существовании, никто не стучался в мозг и не требовал выполнения обязанностей экзора, что смущало и настораживало. Камень в голове – заблокированный волей Арсения Васильевича чужой к о д о н, как он считал, продолжал ощущаться камнем или иногда пульсирующей опухолью, чем-то вроде гриба-трутовика на стволе дерева. Но и его постоянное давящее присутствие не подвигало Арсения Васильевича на какие-то решительные шаги. Наоборот, стоило ему попытаться выйти в общее операционное поле, которым он свободно владел когда-то, как «мозговой камень» начинал корчиться,
Дед Павел однажды заметил его состояние и долго с сомнением разглядывал отрешенное лицо постояльца, потом изрек:
– Вроде не больной ты психически, Арсений, а бежишь от себя и никак убежать не можешь. Знал бы, чем тебе помочь, помог бы, да ты сам должон решить, как жить дальше. Ты ведь не крещеный?
– Нет.
– То-то у бога ненашего ничего не просишь. Это правильно, конечно, однако ты и не ищешь ничего, и не спрашиваешь. А это неправильно.
– Что спрашивать-то? – нахмурился Арсений Васильевич. – И у кого?
– Да хоть бы у меня. Человек я маленький, знаю немного, но подсказать кое-какие ответы могу.
Арсений Васильевич слабо усмехнулся:
– Объясни мне тогда, слабоумному и непонятливому, зачем Бог создал слабых, сирых, убогих, жестоких и больных? Чтобы они мучили, насиловали, издевались, убивали добрых, сильных и здоровых? Чтобы те страдали? Какой в этом смысл? Неужели кому-то это и в самом деле надо – пестовать человеческое стадо и доить его энергию? Если ваш Бог всемогущ, заче м это Ему?! Зачем идти к Нему через боль и страдание?
Дед Павел взялся за бороду, посерьезнел.
– Видать, что-то задело тебя, мил человек, коль ты затронул эту тему.
– Передача по телевизору, – нехотя признался Арсений Васильевич. – О бедных и богатых. Стыдно стало…
– Разве ты настолько богат, что тебе есть чего стыдиться?
– Я не виноват, что люди живут беднее, чем я. А сердце все равно щемит…
– Ну, коль ты заговорил о таких понятиях, значит, совесть твоя уже не спит. Что же касается вопросов твоих, то я их тоже задавал в свое время и вот к какому выводу пришел. Может быть, муки наши и боль вовсе не Богу-Отцу нужны? Может быть, мы истинно дети его Оппонента?
– Я думал и об этом, – тихо сказал Арсений Васильевич. – Но тогда в чем смысл Бога-Отца? Заче м Он, если не может справиться со своей Тенью?
Старик ответил не сразу; глаза его стали печальными.
– Не думай пока о сих вещах, родич мой. Тебе ответят, когда ты будешь готов воспринять ответ.
– А я не готов?
– Прости, еще нет. Вот над этим и подумай хорошенько.
Дед ушел по своим делам.
Арсений Васильевич весь долгий дождливый осенний день просидел в светелке, у окна, в неподвижной задумчивости, даже Стешу напугал, что она теребить его стала:
– Что с тобой, дед? Ты заболел?
Он хотел успокоить девочку, отшутиться и вдруг понял, что сыт по горло ожиданием перемен. Надо было либо бежать из сторожки у озера, либо тихо умереть здесь от тоски по былому. Он выбрал первое.
Поздно вечером, уложив Стешу спать, Арсений Васильевич тщательно подготовился к «походу в запределье» и сосредоточился на полном включении внутренней энергетики.
Висок прострелил электрический разряд: «кирпич» внедренного, блокирующего волю дьявольского «чипа» предупреждал его о последствиях такого включения. Однако Арсений Васильевич пошел дальше, упрямо нащупывая канал связи с «менталом» – общим энергоинформационным полем Земли.