Сборник "Этические уравнения"
Шрифт:
Арсений Васильевич понял его так, что эти люди не только защищали общину, но и противостояли той самой Системе, с которой столкнулся он сам и которая регулировала социум Земли с помощью обмана, инициации конфликтов, войн и концептуальных изменений психики народа, с помощью мощнейшей сети институтов лжи.
Поминал дед Павел и правителя ДВОР.
Всей общиной руководил выборный Князь всея Руси, а под его началом находились князья помельче и атаманы, пестующие общинные земли на местах по всей России, а также праведники-защитники, родомыслы, хранители Веры Рода. В понимании Арсения Васильевича
Голубоглазый Расен, определивший спасенных «на сидение в скит», принадлежал, по словам старика, к ратникам, дружинникам Князя, и носил воинское звание есаул. Он появился у озера лишь однажды, после ухода Максима, но ненадолго. Спросил, как себя чувствует гость, поговорил о чем-то со стариком и умчался в неизвестном направлении, словно растаял в воздухе. Арсений Васильевич хотел расспросить его о своей дочери, о маме, о Максиме, о положении дел в мире, но не успел. Пришлось те же вопросы задать деду Павлу, и тот ответил, привычно оглаживая бороду и блестя хитрыми глазками:
– Живы твои родичи, здоровы, токмо не вольны. Мама у тетки в Ярославле, ждет весточки от тебя. Дочь пока тоже печалится в неволе. Плетется куделя замысла, да не от нас все зависит.
Смысл ответа стал понятен Арсению Васильевичу позже, в настоящий момент ему было достаточно и того, что его дети и мама живы и здоровы. К тому же он надеялся, что ратники Расена помогут им в случае нужды, и продолжал терпеливо ждать, когда же к нему придут нужные люди и объяснят, что делать. Пока же он подолгу гулял с внучкой по лесу, у озера, рыбачил, размышлял.
Особенно ему нравились тихие летние вечера, когда огромное красное солнце, зацепившись за острые вершины елей на той стороне озера и расплавив воду, плавно скатывалось, обессилевшее, в лес. Холодало здесь быстро, и в воздух поднималась, низко стелясь над лугом, сизая полоска тумана. По воздуху разливался запах полыни и диких трав, и Арсений Васильевич, затаив дыхание, мог долго стоять у кромки озера и вдыхать этот запах, вбирать глазами красоту природы и вспоминать родные просторы, время детства, когда он жил в ожидании чудес и не думал о грядущих испытаниях. Так мало было надо человеку в этом возрасте, зато как много роилось в голове мыслей и как много неизведанного ждало впереди, душа жаждала не покоя – но воли и движения.
Любила и Стеша эти вечера, вполне понимая задумчивость деда и его мысленное отсутствие, хотя не могла так долго, как он, предаваться созерцанию пейзажей, бегала вокруг, изучала травы и цветы, беседовала с птицами и насекомыми, легкая и вездесущая, как ветерок.
Дважды Арсений Васильевич пытался выйти в космос – в безбрежные дали иных пространств, качеств и категорий, и дважды сталкивался с непонятным ему сопротивлением, с блоком, который мешал ему выходить в канал связи с Карипазимом. И в то же время у него создавалось ощущение, что он таки пробивался в операционное поле системы коррекции и что-то там делал, хотя в памяти не осталось ни одного свидетельства подобного рода деятельности, ни одного факта связи с запредельем. Лишь косвенные доказательства.
Стеша вдруг сообщила, что видела птиц, собирающихся в «круглую тучу». И дед Павел как-то по-особенному посмотрел на гостя после его попытки настроиться на «состояние энерготранса».
Зато
И все же что-то мешало Арсению Васильевичу жить свободно, строить планы, размышлять о своем положении, а главное – реально менять это положение. Как только он начинал всерьез строить какие-то планы, в правом виске зарождалась странная пульсация, росла опухоль, не прощупываемая пальцами, но ощущаемая, как застрявший в голове осколок гранаты, и все становилось плывущим, нереальным, надуманным и ненужным. Словно срабатывал некий предохранитель, спасающий мозг от перенапряжения и отключающий сознание во имя благородной цели защиты психики от шизофренического синдрома.
Так и летели дни, вплоть до шестнадцатого сентября, пока Арсений Васильевич не понял, что больше так жить – как трава – нельзя.
КАРУСЕЛЬ
Несколько дней Максим метался по Москве в поисках подходов к своему бывшему месту работы. Только там он мог получить доступ к секретным файлам оперативного компьютера и найти координаты местонахождения Марины.
Сначала он попытался как ни в чем не бывало поговорить с секретаршей Отдела Александрой, которую все за глаза называли Гидрой. Однако она действительно оказалась достойным представителем экзотической фауны, знающим свое ремесло и положение, и, сразу сориентировавшись, предложила Разину явиться на переговоры с начальством. Пришлось пообещать ей, что он так и сделает в ближайшее время. На вопрос же Максима: где содержится Марина Гольцова, задержанная спецгруппой, – Гидра ответила, что ничего об этом не слышала. Соврала, конечно. Она всегда была в курсе всех дел, которые планировал полковник Пищелко.
После этого Максим по очереди обзвонил своих бывших подчиненных и узнал о них много нового – по отношению каждого к возникшей проблеме.
Райхман-Штирлиц, который, как оказалось, заменил Разина на посту командира группы, посоветовал ему сдаться и пообещал содействие. Местонахождения Марины он не знал либо не захотел сказать, чтобы лишний раз не рисковать своим положением.
Писатель-Пашкевич также не смог помочь бывшему командиру, так как был переведен в другое подразделение и занимался совсем иными делами, не связанными с контролем экстрасенсов.
Шаман слышал о задержании дочери Гольцова и даже указал примерный район ее содержания – Бескудниково. Однако точные координаты учреждения – то ли спецклиника, то ли СИЗО, то ли база ФСБ – сообщить не смог, хотя и пообещал выяснить, как он выразился, «по своим личным каналам».
А Кузьмич – простая душа – обрадовался звонку командира и с ходу предложил провести операцию по освобождению Марины. Правда, куда ее упрятали порученцы полковника, он тоже не знал.
– Спасибо, Веня, – прочувственно ответил Максим. – Ты всегда любил драйв. Возможно, еще придется идти этим путем, но сначала я попробую мирные варианты.