Сборник "Круг Земель"
Шрифт:
Войдя в комнату, Хармана отвесила земной поклон, побудив Герфегеста последовать своему примеру. Затем, грациозно поводя бедрами, она подошла к шару и возложила на жертвенник венок, сплетенный из черных лебединых перьев – она сплела его незадолго до того, как они отправились на поиски Овальной комнаты. Не пожалев своего веера, чью силу не раз приходилось видеть Герфегесту и остальным Га-мелинам. Когда венок из перьев коснулся жертвенника, в его центре вспыхнуло бордовое пламя, тут же сожравшее принесенное.
– Жертва принята, – удовлетворенно сказала Хармана. – Теперь давай сюда мечи.
Ступая по изумрудно-зеленому ворсу богатого ковра, Герфегест подошел к ней и передал ей оружие. Мечи Стагевда.
– Мы должны вложить в них всю свою силу без остатка. Всю силу стали, звенящей в глубинах нашей страсти. Всепроникающую, словно Первопричинный Ветер, нежность. Помыслы друг о друге. И даже больше. Все воспоминания о том, что было, и надежды на то, что будет. И тогда эти мечи будут вновь освящены нашим сакральным союзом, – сказала Хармана.
Герфегест поцеловал ее бледные, но от этого еще более зовущие уста. Он знал, что сейчас будет любить ее. Сейчас.
Хармана мягко отстранила его руку, обвившую ее талию. Таинственно улыбнулась – как будто извиняясь – и подошла к бордовому шару. Вдруг резким выверенным движением она извлекла из ножен один из мечей. Осмотрела лезвие. Поцеловала лезвие. И вложила его в одно из отверстий, проделанных в шаре. Меч вошел на удивление легко и складно. Словно бы в ножны работы опытного оружейника. То же она сделала и со вторым мечом.
– Если судить по количеству отверстий в шаре, в Овальной комнате можно освятить целый арсенал, – иронично заметил Герфегест, наблюдавший за приготовлениями своей возлюбленной.
– Можно. Но где они, те нелюди, способные пожертвовать на это столько своей жизни? – печально улыбнулась Хармана.
Когда мечи были водружены в отверстия в бордовом шаре, все остальные отверстия закрылись в одно мгновение. Словно бы глаза рыбы миог. Герфегест не удивлялся. Удивляться в таких местах – это значит попусту тратить свое время.
Хармана подошла к нему и обвила шею Герфегеста руками. Не тратя времени, верткие пальцы Герфегеста расстегнули сначала одну бирюзовую застежку, затем другую, третью. Кисейные рукава ее одежд упали на пол, обнажив белые, словно мрамор, плечи. Четвертую и пятую… юбка из тяжелого черного бархата осела на пол, и стройные ноги Харманы, обутые в столь любимые Герфегестом сандалии, выпростались из-под кисейного белья. Герфегест разомкнул застежки на лифе, и высокая упругая грудь Харманы выпорхнула ему навстречу, словно белая лебедь из заводи.
Ароматы редчайших благовоний, которыми были пропитаны одежды Хозяйки Гамелинов, наполнили Овальную комнату. Герфегест поцеловал ее волосы и вынул все пять заколок, удерживавших ее пепельно-серебристые кудри в затейливой прическе. Заколки попадали на ковер бесшумно, словно желтые листья в осенней роще. Теперь на Хармане не оставалось ничего, что отличало бы ее от простой крестьянской девушки. Девушки, чья красота свела бы с ума любую завистливую благородную даму. И все-таки на крестьянскую девушку она не походила ни взглядом, ни телом, ни повадкой. «Даже изгиб ключиц выдает в ней Хозяйку Благородного Дома», – заметил Герфегест и покрыл поцелуями ее нежные длинные пальцы. Перстень Конгетларов – вот единственное, о чем забыл Герфегест, наслаждаясь первозданной наготой своей возлюбленной.
Дыхание Харманы участилось. Ее пальцы искали тела Герфегеста с такой настойчивостью, а губы были столь бесстьвдны и нежны, что Герфегесту показалось, будто кровь вот-вот закипит в его жилах. Когда Хармана присела на корточки, обхватив правой рукой его колени, а левой ласкала его чресла, Герфегест понял, что не в состоянии продолжать любовную игру в прежней отстраненной манере. Всякие игры должны в конце концов уступать место для воистину правдивой страсти.
– Я больше не могу, – прошептал Герфегест и поднял Харману на руки.
Она была легка ровно настолько, чтобы казаться лебедем. Она была тяжела ровно настолько, чтобы эта тяжесть отдавалась в руках сладкой дрожью, предвещающей блаженство.
– Сейчас я хочу тебя даже сильнее, чем в тот момент, когда ты появился на пороге моего спального покоя с мечом наголо. И с шелковой «змеей» вокруг запястья, в тот день, ставший для Наг-Нараона днем новой эры, – мягкий и в то же время проворный язычок Харманы проник сквозь сомкнутые губы Герфегеста, лишив его возможности высказаться. Впрочем, говорить во время любовной схватки – все равно что петь песни, сочиняя письмо своему врагу. Неуместно.
У северной стены Овальной комнаты Герфегест опустил свою ношу на ковер. Но Хармана, не уступавшая мужчинам ни в чем, не желала быть ведомой и в морях любовных наслаждений. Уперев обе руки в пол, она легонько толкнула Герфегеста своей крохотной ножкой; Герфегест, никогда не жаловавшийся на непонимание женских прихотей и намеков, покорно лег. В тот момент он был готов сделать что угодно, только бы скорее слиться с Харманой в биении предвечного танца. Хармана села ему на живот, одарила Герфегеста еще одним поцелуем и повела бедрами.
– Ниже, – простонал Герфегест.
– Я знаю, милый, – улыбнулась раскрасневшаяся Хармана.
И Черная Лебедь Хармана Гамелин приняла Герфегеста. И он познал ее еще раз. В десятый, в тысячный ли раз. Сейчас Герфегест не мог сказать даже, сколь долго он знаком с этой женщиной. Сейчас он не мог сказать ничего. Он отдавал и получал взамен. Он несся в бешеной скачке и переводил дух. Все времена и все события слились для него теперь в изгибе нагого тела Харманы. Все стихии воплощались для него теперь в дыхании Харманы. В капельках пота на ее боках. В ее горящих, словно угли, глазах. И слезы исполненной страсти ползли по щекам Харманы, распаляя Герфегеста еще больше.