sbornik) Litmir.net 259964 original 15e00.fb2
Шрифт:
Когда Хэдли исполняет свои обязанности режиссера, сидя под навесом или тентом в окружении мониторов, разговаривая с подручными через гарнитуру или мегафон, он перестает быть кривляющимся и дергающимся истериком, таким, каким он является все остальное время. Когда Хэдли ведет съемку, он в своей стихии. Он властен, решителен и спокойно говорит тебе, чего он хочет.
Хотя он все равно придурок.
Ладно, сейчас я потерплю указания. Лучше они будут исходить от режиссера съемок, который знает, как разговаривать с актерами, чем от того, кто изображает Иегову, сидя в маленькой комнате со своим баристой,
На самом деле я в глубочайшей депрессии. Миссис Треваньян гробит фильм, фильм угробит мою карьеру, и я уже не жду окончания съемок.
Я знаю, что должен быть живым воплощением быстроты, дерзости и профессионализма, что должен отдать все и быть рад, просто потому, что мне еще дают работать, но начинаю сомневаться в том, что получу за это хоть какое-то вознаграждение. Я всю жизнь был упорным профессионалом – даже людей убивал, – и досадные помехи типа миссис Треваньян и безымянных снайперов «Триколора» не отнимут у меня этого счастья.
Внезапно я задумываюсь насчет того, с чего это я решил пойти на первую роль. Я никогда не играл главных героев. Да и работа в кино и на телевидении требует разной актерской игры.
Звезды телевидения спокойны. Даже если их персонажи не особенно восхитительны, они воспринимаются людьми с симпатией, по-соседски. В конце концов, они те, кого вы каждую неделю к себе домой приглашаете. Если они вам не нравятся, вы просто не будете смотреть их фильмы.
Кинозвезды, напротив, страстны. Им надо гореть очень ярко, чтобы заполнить собой экран в десять метров высотой и удерживать внимание переполненных кинотеатров.
Вот почему очень немногие звезды телевидения успешно переходят в кино. Это требует от них не только иных умений, но и иного личностного подхода. Вместо дружеского отношения здесь требуется властное.
Аналогично, некоторые кинозвезды просто слишком масштабны для телевидения. Джек Николсон приковывает к себе взгляд в кино, но ты не станешь раз в неделю смотреть по телевизору фильм с его участием. Телевидение просто не вместит громаду его личности.
Мне кажется, у меня неплохо получается сниматься в кино. Все, конечно, говорят, что я крут, но никто ведь не скажет тебе откровенно, хорошо ты играешь или плохо. Я мог бы взяться сам просматривать отснятое, но для такого у меня никогда не хватало уверенности в себе.
А теперь я и особого смысла в этом не вижу.
Я как-то продираюсь сквозь съемки, Хэдли заявляет, что он доволен той энергией, которую я вкладываю в роль. Я возвращаюсь в кабану, чтобы принять душ и поужинать, а потом – хвала Богу – охранники говорят, что ко мне пришел Юнаков, главный реквизитор.
Он приглашает меня на вечеринку у себя в номере, попутно соболезнуя мне. Мне уже давно хочется вырваться из наполненной цветами депрессии, и я с готовностью соглашаюсь.
Почти такая же вечеринка, как в прошлый раз, вот только Осли прячется, никакой марихуаны нет, не в последнюю очередь – из-за пары мексиканских полицейских, которые к нам присоединились. Обычные полицейские, линейные, которых оставили, чтобы поддерживать порядок и охранять нас, совершенно не такие, как парни из ПФМ в неприметных гражданских костюмах, которые продолжают расследовать убийство Лони. Видимо, у этих
Я гляжу на пистолеты у них на ремнях, на два автомата «Хеклер унд Кох», которые они поставили в углу вместе с ружьем для стрельбы по беспилотникам, и в мою голову начинает легонечко прокрадываться план действий.
Я решаю, что надо подружиться с копами.
Я подливаю им коньяка. Разговариваю с обоими, спрашиваю их об их жизни. Гектор, который говорит по-английски получше, более молчалив, а вот Октавио очень экспрессивен, яростно жестикулирует, говорит громко, а еще у него природный дар подражания. Я спрашиваю его, не думал ли он когда-нибудь о карьере актера.
Они совершенно ошеломлены тем, что крутая голливудская звезда проявила к ним интерес. Наперебой рассказывают истории о своей службе, которые, хотя и похожи на правду, скорее всего, случились не с ними, а с кем-то еще.
Когда вечеринка подходит к концу, я приглашаю Гектора и Октавио прогуляться, я, великан на фоне двух крохотных полицейских, едва выше ростом тех автоматов, которые они несут на наплечных ремнях. Они позволяют мне пройтись с их ружьем. Я привожу их к маленькой пристройке, туда, где прячется Осли, и внимательно пересчитываю стеклянные двери из патио, пока не нахожу номер Осли.
И предлагаю им, за тысячу долларов, стрельнуть в эту дверь завтра днем, тогда, когда я сам буду на съемках. Говорю, чтобы брали прицел повыше, чтобы никого не убить.
Они настолько пьяны, что не видят ничего ужасающего в моем предложении, в конце концов, тысяча долларов – это их трехмесячная зарплата. Правда, Гектор несколько озадачен.
– Но зачем? – спрашивает он.
– Ради популярности, – говорю я им и подмигиваю. Похоже, такой ответ их устраивает.
– О’кей, – говорит Гектор. – Но нам нужно еще пять сотен.
– Для чего?
– Заплатить сержанту, чтобы исчезли улики.
В процессе разговора я был прилично пьян, но на утро я вполне хорошо помню все сказанное и начинаю собирать наличные. Мы в той части Кинтана Ро, где полно американцев и американских долларов, так что взять в банке пару тысяч – не проблема. Затем я отправляюсь к гримерам.
Мы снова снимаем сцену под водой. Мне предстоит провести на съемках шесть часов, но находится куча технических проблем, хаоса сегодня несколько больше, чем обычно, да и океан не идет нам навстречу – то солнце не там, то облака, и приходится сделать столько дублей, что я работаю почти двенадцать часов, большую часть которых провожу в океане. Когда я выхожу из гримерки и иду в кабану, уже почти десять вечера.
Охранники входят в кабану прежде меня, чтобы убедиться, что там не затаились убийцы, и, к их удивлению, обнаруживают в запасной спальне Осли и Мелин. Я изображаю куда большее изумление, чем на самом деле, спрашивая Осли, что они тут делают.
– Э-э, мы можем наедине поговорить? – спрашивает в ответ Осли.
Охранники проверяют его на наличие колюще-режущих, а затем тихо выходят наружу.
Я сажусь в кресло позади вазы с увядающими траурными цветами.
– Чем могу помочь? – спрашиваю я.