Шрифт:
Нонна Слепакова
ПРУЖИНА
(из книги "Полоса отчуждения")
Старый да малый
Как не люблю я эту зрелость
И спелость, и поднаторелость —
В других, да и в себе самой!
Всю эту хватку и сноровку,
И длительную остановку
На равноденственной прямой.
Мне детство нравится — и старость.
Что
Миг — словно год, и год — как миг.
На взлете или на излете
Изменчивой души и плоти
Живут ребенок и старик.
Ребенок входит, озираясь,
Старик уходит, разбираясь...
И в робкой, шаткой их судьбе
Пыльца мерцает золотая —
Их неприкаянность святая,
Их неуверенность в себе.
1985
Орлица
Любопытных смятенные лица
Одинаково задраны ввысь:
Поднимается в небо орлица —
Вы остались, а мы поднялись!
И парит она ровно вначале
На своем легкокрылом кресте,
В раздражающе строгой печали,
В красоте, высоте, чистоте.
Но потом настигает орлицу
Грусть о том, что осталось внизу.
Вот — хватает звезду и зарницу!
Отражает по солнцу в глазу!
Принимает за точку опоры
Ветер, облако, молнию, дым —
И стремится заполнить просторы
Угловатым метаньем своим.
Высоко улетела от дома,
Не слетать побывать-посмотреть...
Ей земля не прощает подъема,
А сниженья — небесная твердь.
1973
Встреча
Девчонка бежит тополиной, сухо-шершавой
Банно-шинно-пустынной улочкой захолустной.
Нескладёхой девчонка выглядит и раззявой,
И об этом горестно знает, усвоив из речи устной.
И руками длинными машет, и словно пашет,
Завихряя пух загребущей своей пробежкой...
Прямиком на меня бежит. И невесть что скажет
Мне, чужой и старой, и чуть ли не зарубежной.
Я пытаюсь уйти, да ноги за жизнь посбиты,
И шепчу: "От своей униженности, незнанья —
У меня защиты, дурища, не ищи ты,
Не проси состраданья, в беды твои влезанья!"
Но она меня настигает, и тянет даже
Потной лапкой за руку. "Сделай милость,
Отойди! Жизнь та же, улица та же,
Да и я все та же, не изменилась!"
1994
Круги
Александру Зорину
Под кручею горы, на поздней зорьке мглистой,
Шуршали тернием, шершавились корьём
Репей чешуйчатый, волчец жестоколистый,
Во тьме точимые извилистым червем.
Под слизью розовой неуязвимо-гладок,
В ощеренных зубцах своих насущных грядок
Коленчато он полз, назоблившись едой,
Но схвачен был за хвост лягушкой молодой,
Чей водянистый блеск, рожденный темной глыбью,
Был крапчато покрыт зелено-бурой сыпью.
Но, шею дряблую напрягши для глотка,
В ничто уставя взор бесчувственный и гордый,
Лягушка обмерла: на краешек листка
Внезапно прилегла своей скуластой мордой
Угрюмым серебром сверкнувшая змея,
В игольнике травы длину свою тая.
Но вся змеиная сокрытая пружина,
Готовая к броску, осталась недвижима,
Поскольку из кустов вдруг выкатился ёж.
Он вперевалку шел, покручивая носом,
Который дергала принюхиванья дрожь
Под колким хохолком щетинисто-белесым.
И всё, что было там: язвящий каждый куст,
Щетинистость ежа и гадов скользкий туск,
Все поедатели (они же и съедобье)
И всё кишащее во тьме природозлобье, —
Застыли, притаив движение и вдох,
Мгновеньем бытия захвачены врасплох.
А мрачный клок зари висел над крутизною
И замок освещал последней желтизною —
Как рваную, в зарю вдавившуюся кость,
Как перевернутую зубчатую гроздь.
В том замке на горе в час позднего заката
Крестило девочку семейство реформата, —
Свершилось таинство, и пастырь уходил...
И девочка (никто за нею не следил)
По залу ползала; тихонько огибала
Кувшина медный ствол, чугунный куст шандала,