Сборник "Похитители душ"
Шрифт:
– Ты там как, с Ленкиными новыми хахалями не сталкиваешься? – ехидно интересовался моторист Гоша, человек темный и неделикатный… – Поздновато ты, брат, с тещей подружился…
Сашу и самого всегда удивляло, почему во всей большой и дружной семье Лены единственным несовместимым с ним человеком оказалась именно она, его жена.
Толпа, вывалившаяся из электрички, быстро заполняла вагоны метро, привычно пихаясь корзинами и тележками. Чей-то лохматый букет таки шмякнуло дверями, и под негодующие крики старушки поезд тронулся. Саша решил немного переждать и отошел в сторонку. В последнее время ему очень нравилось, стоя у первого
«На прибывающий поезд посадки нет, отойдите от края платформы», – казенно забубнило в уши. На экране хорошо было видно, как послушно отступил народ.
Логичный окружающий мир вдруг покачнулся и стремительно куда-то ухнул, потому что совершенно трезвый, здравомыслящий человек, Александр Юрьевич Самойлов, механик-моторист рыболовного судна, отчетливо увидел, как его двойник на экране не повторил Сашины два шага назад, а, наоборот, придвинулся к самому краю платформы. Покачнулся на носках. Взмахнул руками. И рухнул прямо под грохочущий поезд. От удара тело неуклюже развернуло, мелькнуло белое пятно лица, ботинок отлетел, весело покатились яблоки.
Только через полчаса Саша заставил себя все-таки войти в вагон. И лишь на «Пушкинской» обнаружил, что забыл свои корзины на платформе, а сам сидит с занемевшей шеей, уставившись на рекламу сигарет. Оказывается, какая-то боевого вида старуха уже давно шипела у него над ухом нелестные эпитеты в адрес «молодых жлобов». Саша опомнился и вскочил.
Видно, присевший перекурить на минутку в непролазных джунглях небритый красавец прочно засел в башке, – подавая пятерку в окошечко ларька, Саша автоматически произнес:
– Пачку «Кэмела».
Продавец Леха, уж года два без напоминания продававший Сане «Беломор», чуть не по пояс высунулся из ларька:
– Чего шикуешь, Саня? Сейнер продал?
Чертовщина, померещившаяся в метро, окончательно отступила, Саша облегченно рассмеялся:
– Тьфу, Леха, да охренел уже от этой рекламы. Четыре пачки, как всегда, – и сразу же пожалел об оставленных в метро яблоках.
– Че, бухнул вчера? – понимающе подмигнул продавец.
– Да, поддали немного с тестем.
Ну вот, парой слов с простым человеком перекинулся, и сразу на душе теплей. Привычно лавируя среди машин, объезжавших площадь, Саша с видом горнолыжника, прошедшего трассу, вошел в общагу. Официально, конечно, здесь жили рыбфлотовцы, но вот до сих пор никто не видел на борту ни одного из тех веселых носатых ребят, что деловито сновали туда-сюда через проходную.
– Самойлов! Самойлов! – донеслось ему вдогонку из вахтерской будки. – Тебе мать звонила!
Во взгляде Саши, когда он обернулся, не было не то что сыновней почтительности, но даже и любопытства.
– Ну?
– Просила передать – бабка твоя померла.
В метро Саша не поехал. Хватит с него тогдашнего наваждения. Лучше уж на трамвае – пусть кружным путем, пусть долго, зато по поверхности. Вагон громыхал по узким улочкам Петроградской, нудно переругивались пассажиры, потом какой-то жлоб с мутной ксивой якобы контролера терроризировал весь вагон, отлавливая безбилетников. Судя по тому, что мимо Саши он прошел, даже не повернув головы, а прицепился к какому-то хилому очкарику студенческого вида, «удостоверение „контролера“ имело такое же отношение к трамвайно-троллейбусному управлению, как его небритая рожа с квадратной челюстью – к конкурсу красоты.
Внутри у Саши было совсем смутно. Как же так? Бабушка Оксана… совсем недавно была такой… такой резвой – для своих лет. Ничем не болела. Никогда ни на что не жаловалась. Все, что ни делается, – к лучшему. Ежели горевать начать, то до смерти не остановишься. Денег не хватает только тем, кто не знает, куда их девать. Такая вот бабушка…
Собственно, она не была Саше бабушкой. Мать отчима. Но вот относилась к нему так, словно он – родной, с пеленок вынянченный внук. Сашина мать Оксану Сергеевну на дух не переносила, за глаза именовала не иначе как «сушеный мымроид» и откровенно ждала, когда та наконец помрет, чтобы наложить лапу на отличную двухкомнатную квартиру в роскошном месте. Самый конец Кировского, окна на сад, большая кухня и прочие прелести. Саша невольно поморщился, вспомнив, как мать с Иркой начинали мечтать: «Вот помрет мымра эта… квартиру продадим… или сдадим за немереные баксы…» Саша в таких случаях весь наливался темной кровью, и дело кончалось очередным скандалом с битьем посуды и киданием тарелок в голову дражайшего чада – то есть его.
Теперь он запоздало корил себя, что редко заходил к бабушке. Сейчас, в соответствии с инструкциями матери, ему, единственному, у кого были ключи, предстояло отыскать бабкино завещание. Если таковое, конечно, было. Мать не сомневалась, что его нет. Квартира приватизированная, они – ближайшие родственники… Саша сплюнул с досады.
Он миновал вычурный, с лепниной по потолку подъезд. Слева в стене еще сохранился беспомощно распахнутый рот наполовину заложенного кирпичом камина. Казалось, какой-то замурованный в стену великан все еще продолжает безнадежно взывать о помощи.
Когда-то это был красивый подъезд. С мозаичными рисунками на лестничных площадках и витражами в окнах. На ступеньках еще кое-где сохранились бронзовые колечки – в них вставляли прутья, прижимавшие к лестнице ковер. Да, а галоши обитатели этого подъезда наверняка снимали в самом низу…
Потемневшие от времени перила с чугунными литыми решетками, словно на невских мостках. Высоченные потолки. Им под стать и двери – тоже высокие, двустворчатые, с несколькими филенками, обитые понизу латунными листами… Кое-где даже остались совсем-совсем темные медные таблички. «Действительный тайный советник…» – дальше Саша разобрать никогда не мог, как ни старался. Уцелело несколько старых-престарых звонков – когда поворачиваешь ручку, внутри звякает колокольчик. У бабушки Оксаны тоже был такой.
Да, богатый это был дом, и люди в нем жили тоже небедные. Богема. Литераторы, адвокаты, известные врачи и инженеры… А потом все изменилось. И теперь дорогие филенчатые двери вместо темного лака покрывала безобразная коричневая краска, косяки испятнала шрапнель бесчисленных звонков, под и над которыми чьи-то руки вкривь и вкось поналяпывали бумажки с фамилиями жильцов. На иных дверях звонков было меньше, но тогда каждый сопровождался целой инструкцией типа «Ивановым – один звонок, Петровым – два, Сидоровым – три… Михайловым – девять, Медведевым – десять».