Сборник рассказов о странностях любви
Шрифт:
Последнюю фразу она вычеркнула: боялась вызвать подозрения у Племяшки. Гошка категорически запретил сообщать о своей болезни, а тем более, о том, что конец близок. Лиза держала обещание.
Прошлой весной он неожиданно разыскал ее в мировой паутине и послал коротенькое письмо, где просил побыть с ним вместе, так как врачи поставили ему неутешительный диагноз и отмерили срок. К своему и, наверное, его удивлению, Лиза сразу ответила согласием. По договоренности они встретились тогда в аэропорту Малаги, прилетели из разных стран, одинаково не обремененные багажом. Пожалуй, в этом они были похожи: не любили лишних вещей, чтобы быть готовыми в любой момент переменить место стоянки. В их недолгой совместной жизни после отъезда из Союза, своего жилья так и не случилось иметь. Выяснилось, что и потом каждый проживал в арендованных помещениях, на съемных квартирах, в недорогих пансионатах или гостиницах, иногда у друзей. И этот дом стал для них первым домашним очагом. О том, что это его собственность, Гошка торжественно, хотя и не без иронии, объявил, когда они поставили свои чемоданы и сумки в прихожей. Намеренно театрально откинув голову назад, Георгий широким жестом обвел руками пространство и произнес: «Прошу, дорогая. Это все – наши владения». Он был откровенно горд, сиял от радости и совсем не походил на смертельно больного человека.
Они быстро разобрали вещи по шкафам, бегло осмотрели жилище, проверили по совету агента, что все соответствует контракту, то есть, кроме крыши и стен имеется еще набор мебели и посуды, есть холодильник и стиральная машина, кое-какие домашние электроприборы. Блестели и работали, что важнее, все краны, кнопки, выключатели. На нижней террасе стояла старая, но вполне годная печь для барбекю, а по всему периметру веранды росла красная герань в больших горшках. Стволы герани были мощными как у деревьев. Было и настоящее андалузское патио. Не то узкое помещение внутри дома с открытым верхом, высоченные стены которого, выложенные керамической плиткой, напоминают то ли колодец без воды, то ли бассейн, куда тоже воду еще не запустили. Нет, здесь был небольшой, но очень милый «хардин» – сад с молодыми саженцами каких-то фруктовых деревьев и даже крохотный «орталисио» – огород с тремя запущенными, но все-таки различимыми пока грядками.
Разорванное на столько лет общение Лизы и Георгия, восстанавливалось, благодаря воспоминаниям юности, молодости. Это было спасением для обоих. Им не надоедало пересказывать забавные эпизоды, радоваться, когда из памяти вдруг доставались какие-то подробности, мелочи, казалось бы навсегда забытые. Это было общим, осталось общим. С удовольствием, несмотря на известные многим иммигрантам трудности, они вспоминали и первые годы зарубежья, прожитые вместе.
А то, что прошло вдали друг от друга, каждый рассказывал без особой охоты. Нет, совсем не потому, что за годы, прожитые порознь, не случилось ничего интересного и достойного. У Георгия, точно, жизнь удалась, во всяком случае, профессиональная. Он шел в одном направлении, занимался одним и тем же, и в конце концов, стал делать свое дело, по его собственному выражению, немного лучше многих. А Елизавета, не обладая особыми амбициями в смысле карьеры, тоже могла бы с удовлетворением сказать, что она всегда следовала своему принципу: заниматься только тем, что ей казалось интересным и увлекательным на данный момент и в данном месте. Менялись места, обстоятельства, менялись увлечения, занятия, работа. Менялись люди, друзья, знакомые, любовники. Охота к перемене мест была сильнее дружеских или любовных привязанностей.
Она давно не переживала, что у нее отсутствует материнский инстинкт и не появилось рефлекторного стремления обязательно выйти замуж. Ее не волновало и то, что у нее не было собственной крыши над головой, достойного счета в банке, каких ни будь акций, облигаций, удачных инвестиций. И у нее никогда не возникало раскаяния в своем не стандартном образе жизни, не было сожалений об упущенных возможностях, потерянных прибылях в буквальном и переносном смысле.
Но сейчас, находясь у постели умирающего, Лизу внезапно пронзила мысль, что она как-то нелепо прожила свою жизнь, начиная с пренебрежения к классическому постулату: посадить дерево и вырастить сына. Мысль застряла в голове, терзала ее и вызывала раздражающее беспокойство. Она пыталась стряхнуть с себя это наваждение, иронично называя такое состояние типичной русской рефлексией, «достоевщиной». Но ощущение дисгармонии, сумятицы, душевного смятения не проходило, наоборот, разрасталось все больше.
Письмо. Конец февраля, холодное море, яркое солнце, пустынный пляж. Иногда во время своих одиноких прогулок (Гошка не любит рано вставать), нахожу на песке, пока их не смыла волна, следы человека и крупные отпечатки собачьих лап. Однажды повстречались. Собака оказалась веселым лохматым бастардом, выскочившим прямо на меня из-за прибрежных камней. Чуть позже появился и хозяин, тоже лохматый, очень высокий и очень худой, явно не испанец. Поздоровались, несколько удивленно глядя друг на друга. Ни он, ни я не старались вступить в беседу. Для непринужденного разговора о том, о сем на пустынном пляже надо родиться в средиземноморье. Согласись, Племяшка, правда, звучит сказочно, как лукоморье?
Большинство домов закрыто до следующего сезона. Их владельцы – немцы, англичане, бельгийцы, приезжают сюда чаще всего только на два последних месяца лета, а до и после сезона, если удается, сдают свою испанскую недвижимость в аренду. Время от времени в их пустые дома заходят тихие женщины, одетые в черное. Они протирают и без того, на мой взгляд, блестящие чистые окна, стирают невидимую пыль, вытряхивают яркие шерстяные коврики и незаметно уходят. С одной из них я уже знакома, – ее дом стоит за нашим, тоже на взгорье, только еще выше. Ее зовут Мария Долорес. Поскольку из-за бессонницы, я торчу на веранде уже с пяти утра, мы друг друга приметили и познакомились. Она в это время как раз идет ставить тесто для булочек. У нее своя маленькая пекарня и тут же кондитерская. А сестра ее – Тереса держит небольшой магазинчик с местными продуктами и винами. Мария Долорес посоветовала мне зайти туда, объяснив, что ее сестра берет «хамон» – ветчину и овечий сыр- «кэсо крудо» только у Бенхамена, их деда, который держит ферму в горах. Часто она приносит нам и то и другое прямо на дом, да еще угощает своими булочками. А у Тересы мы как-то заказали и купили пятилитровую бутыль домашнего вина, потом еще одну. Вино отличное, не хуже знаменитой «Риохи».
Перед нашим домом, ближе к морю и вдоль него, проходит дорога. С веранды я вижу ночью свет ярких фар редких в эту пору автомобилей. Еще реже проходит рейсовый автобус, связывающий эти небольшие прибрежные поселки с Торремолинос, а оттуда с Малагой. Виден и большой деревянный щит у дороги, реклама заведения некоего Дона Карлоса, который приглашает переночевать у него в пансионате и отведать паэлью. Рядом небольшая бензоколонка. Боковая дорожка с узкими каменными ступеньками справа от нашего дома освещается фонариками, вставленными у самого бордюра. Они же подсвечивают и кусты с желтыми цветами, растущие по всей длине.
Если спуститься вниз, то прямо напротив нас через дорогу на набережной стоит рыбный ресторанчик. Здесь же – бар, кафе, – все в одном помещении. С владельцем этого заведения, Антонио и его семьей мы уже знакомы, хотя заглядываем к ним не часто. Гий предпочитает, чтобы я готовила сама что-нибудь быстро и незатейливо, что я и делаю. Изыски в еде, как впрочем, во многом другом, включая одежду, например, меня перестали интересовать.
Мы с тобой, Племяшка, давным-давно не виделись. Много лет даже не переписывались. К тому, как сама понимаешь, были причины. Отъезд на ПМЖ за рубеж, а тем более, в Израиль, легко мог стать в те годы свинской засадой для остающихся в Союзе родственников. Мы с Георгием, боясь навлечь неприятности, решили до лучших времен полностью исключить себя из вашей жизни, чтобы ненужные подробности не отягощали тебе соответствующих граф в кадровых анкетах. Кажется, это удавалось, даже когда такие вещи имели значение. Потом это вообще потеряло всякий смысл. Нет, пожалуй, не всякий, а тот негативный общественно – политический, таящийся в ответе на вопрос, есть ли родственники за границей. Смысл остался скорее уж позитивно – практическим и сугубо индивидуальным. Кого хочешь, приглашаешь в гости и ездишь куда хочешь. Во жизнь наступила! Кто бы мог подумать?!
А в Израиль я попала лишь сравнительно недавно, и то, как турист. А тогда мы застряли в Австрии, потом через Италию перебрались в Канаду и задержались в Штатах. Ну, а дальше наши судьбы с моим мужем, твоим обожаемым дядькой, разошлись. Я вернулась в Европу, а Гий остался в Америке, найдя там отличную работу.
Лиза начала письмо почти сразу, как они с Гошкой приехали сюда, начали обживать дом и окрестности. Тогда еще он прилично себя чувствовал, и они выходили и в соседний ресторанчик, и к морю, съездили пару раз на рынок в ближайший городок, где кроме горы фруктов, овощей, десятков сортов сыра и ветчины, продавались сувенирные изделия из керамики, кожи и металла. Они накупили тогда всякой всячины, а еще картину местного художника «Фиеста в Севильи». Ее «выудил» Гошка, обходя рыночный биенале растянувшийся вдоль набережной. Картину повесили на стене прямо над столом, за которым Лиза обычно сидела в старом кресле ночью, безуспешно борясь с бессонницей.
Теперь, когда Георгий с трудом проходил уже расстояние от своего дивана в спальной до гостиной или кухни, казалось невероятным, что они смогли побывать в Гранаде и Севилье и даже смотаться в Марокко. Вообще-то, отсюда близко, всего полчаса на пароходике через Гибралтар.
Болезнь развивалась стремительно и свирепо, не оставляя ни малейшего шанса на чудо выздоровления. От химиотерапии Георгий сразу отказался, да и врачи откровенно, как это принято на Западе, сообщили, что болезнь запущена, и «химия» здесь почти бессильна, хотя, возможно, продлит ему немного жизнь.