Сборник рассказов о странностях любви
Шрифт:
Невероятно, но оказалось, что Гошка читал ее опус о фламенко. Он еще в день приезда признался, что решение о приобретении дома именно в Андалузии пришло к нему после этой статьи.
– Почему? – спросила Лиза.
– Потому, что я понял, что ты любишь эту землю и все, что с ней связано, а ты редко что любишь, а уж кого, и подавно.
На что Лиза, с некоторой бравадой ответила.
– Да, признаюсь, я дама легкомысленная, непостоянная. Привязанности, увлечения меняю часто и быстро.
– Ты не рада, что дом в Андалузии? Ты же, помню, год, если не больше, моталась по всему городу, где твои любимые цыгане пели и плясали.
– Ну, что ты, я рада, безмерно рада, что я здесь. Я была в Испании, много
– А почему? Сюда, на Коста дель Соль с севера поезда ходят и автобусы, – все приставал с вопросами любопытный Гошка, который, будучи занудой, как его вслух называла Лиза, всегда хотел докопаться до истины.
Но как объяснить другому то, что ей самой было не ясно? Что, странствуя по Испании, она, действительно, обходила стороной Андалузию, как будто опасаясь, что эта огненная земля фламенко может затянуть ее в свой омут, предчувствуя, что этого ей не избежать.
И тогда Лиза резко, более, резко, чем ей хотелось, ответила:
– Ты же знаешь, давно понял, что я не возвращаюсь к тому, что когда-то очень любила и к тем, кого любила…
– Стало быть, мне хоть в этом повезло. Ты меня никогда не любила, и вот мы вместе, ты снова со мной, приехала, откликнулась на зов страждущего.
Гошка старался говорить легко, быть остроумным. Лиза делала вид, что у него получается.
– Спасибо, Гий, что позвал меня в Андалузию, – сказала серьезно, без иронии и улыбки Лиза и поцеловала его в небритую щеку. Я сто лет мечтала сюда попасть, и вот я здесь.
– Значит, я двести, потому как год без тебя я считаю за два, – снова попытался пошутить Гошка, осекся и спросил: «Ты не против, я прилягу? А потом пойдем осматривать окрестности».
Она была не против, но в тот вечер они так и не выбрались никуда. Перелет и переезд дался Гошке тяжело. Убедившись, что он спокойно спит, Лиза с интересом стала обходить весь дом, находя все новые интересные уголки, предметы, вещи, книги. Она разобрала небольшой чулан – «трастеро», где обнаружила старенький компактный приемник «Филипс». Смахнув пыль и включив, обрадовалась, что он замечательно работает, ловит массу станций. Она крутанула ручку и тут же раздались знакомые тревожные звуки гитары. Лиза вздрогнула, снова почувствовав захватывающую и будоражащую силу фламенко. Она поспешно отошла от приемника, оставив за спиной гитарный призыв фанданго, и стала подниматься на верхнюю веранду.
Видимо, недавно, прошел дождь: перила были мокрыми, а листья пальмы от влаги стали тяжелыми и отдыхали, привалившись к стене дома. Лиза стояла и слушала ночь, но и здесь в долетающем рокоте моря она уловила те же хриплые стоны фламенко. Ей казалось, что в этих звуках явно слышалась угроза, призыв то ли к смерти, то ли к отмщению за нее. Она отпрянула от перил, захлопнула застекленную дверь, повернула ключ и поспешно вернулась в комнату. Она стала переводить рычажок приемника, выбирая подходящую волну и, пройдя несколько станций, остановилась, услышав «Рапсодию в голубом» Гершвина. Как потом оказалось, на выбранной волне в любое время и почти без рекламы можно было слушать хорошую добротную музыку, отличные оркестры, певцов, – «хиты», проверенные временем. Программа так и называлась «Лучшее. XX век».
Общаясь с Племяшкой, Гий ни словом не упоминал о своей болезни. Даже когда Ольга позвонила и высказала намерение навестить их здесь, Гий, не задумываясь, объяснил, что они отправляются в круиз, о котором давно мечтали, уже куплены билеты. Еще сказал, что летом, он прилетит в Москву, и они махнут на дачу, разведут костер и поедят шашлычков под водочку. «Свяжись с мамой Машей. Хорошо бы и она подъехала», – добавил Гошка, заканчивая разговор. Он говорил о планах на лето так спокойно и убедительно, что даже Лиза на мгновенье чуть не поверила, что все обойдется, и они, в самом деле, поедут в круиз, а потом в Москву.
У Гия стал пропадать голос, и он уже редко брал трубку, когда высвечивал московский номер. Подходила Лиза и придумывала разное, почему дядька не подходит к телефону. Хорошо, что Племяшка не слишком часто звонила или присылала электронные послания. В любом случае, их содержание не требовало детального отчета о здоровье и самочувствии.
Письмо. – Гий выбрал отличный дом. Я тебе его уже описала немного. Жизнь идет размеренно, как и подобает в наши годы. Мы редко теперь спорим, а помнишь, какие мы все, ты тоже, были спорщиками? Каждый стоял на своем и упирался как БТР. Знаешь, сколько мы уже знакомы с твоим дядькой? Я сегодня подсчитала – почти полвека. Ну да, такое бывает. Мы ведь вместе росли, у нас была одна компания, общие друзья-приятели. Ты, наверное, долго не могла простить нам, что мы взяли и уехали, и оставили тебя, предали. Прими мое запоздалое до ненужности «прости». Прости, прости…
Лиза написала «прости» еще раз десять, потом встала и пошла к приемнику, сделала чуть громче звук и дослушала до конца дуэт Армстронга и Эллочки Фитцжеральд. Лиза стояла и подпевала: «Хелло, Долли, ит из ми, Долли».
Письмо давалось с трудом. Она никак не могла, не решалась подготовить племянницу, тридцатипятилетнюю «девочку» к неизбежному. Строго говоря, Ольга не была ей родственницей. Родным ей был Гий. Так его называла Племяшка, оставив от длинного имени Георгий, последний слог. «Дядями» были чужие, другие мужчины, в том числе и многочисленные поклонники ее матери. С детства Оленька гораздо чаще находилась в доме бабушки Зины, матери Гошки. Потом в доме появилась Лиза. Мать Племяшки, Маша или «княжна Мэри», как ее называли друзья, была сводной сестрой Георгия по матери. Отец Георгия, крупный инженер – металлург нелепо погиб при аварии на уральском комбинате во время своей командировки, а отец Маши куда-то сгинул после рождения дочери.
Георгий обожал свою Племяшку, она – его. Лизе удалось не только вписаться в их союз, но и укрепить его. Баба Зина туда не входила, ревностно, а порой и злобно наблюдала обособление «троицы». Вина за это, естественно, падала на инородное тело в семье – Лизу. Обстановка становилась все более напряженной, интересной работы по своей специальности искусствоведа Лиза не находила, и ей пришло в голову уйти, уехать насовсем, не только из этого дома, но из страны. Тем более, что многие друзья и знакомые уже уехали или готовились к отъезду: наступила очередная мощная волна иммиграции из Союза в Израиль. Лиза нашла каких-то родственников на «святой земле», получила вызов, подала заявку и через полгода ей выдали разрешение на выезд в Израиль.
И все-таки, она собралась покинуть страну скорее не из протеста и жизненной неурядицы, а в силу определенной авантюрности характера и рано обнаружившейся охоте к перемене мест. Она далеко не трагически воспринимала риск потери советского гражданства. Взамен, как ей казалось, она становилась гражданином мира. Такое ощущение явилось совсем не вследствие глубоких и долгих размышлений. Для этого у нее не было достаточно ни времени, ни знаний. У нее отсутствовало тогда, да так и не появилось потом, четкое осознание себя человеком определенного рода – племени, гражданином определенной страны, или хотя бы определенной нации, этнической группы. Она смело, до нахальства, считала себя частью человечества в целом, частью мира, земли и даже космоса. Может быть, причиной тому была и ранняя смерть родителей, отсутствие по-настоящему близких и родных людей. Возможно, так же, и благодаря тому, что к ее генеалогическому дичку на протяжении столетия были привиты самые разнообразные породы.