Сборник рассказов о странностях любви

Безуглая Ирина

Георгий вел довольно регулярную переписку с племянницей по электронной почте и рассказывал Лизе новости о жизни Ольги. А благодаря российскому телеканалу, который они отыскали среди двух сотен европейских, появилась возможность лицезреть родственницу на экране.

Племяшка стала известным и модным психологом по проблемам взаимоотношения полов. У нее была постоянная рубрика в одном из толстых столичных журналов, ее часто приглашали поучаствовать в радио – и телепередачах в качестве эксперта – консультанта все по тем же пикантным вопросам: как заниматься любовью с наибольшим эффектом и эффективностью для обеих сторон. Наверное, многим боссам масс-медиа казалось, что для российского общества эти проблемы в данный момент наиболее актуальны. Об этом же была и ночная телепрограмма, где Племяшка была ведущей. Раз в две недели на экране появлялась красавица Ольга в окружении таких же гламурных молодых дам,

со смехом и легкостью необыкновенной рассуждающие «про это».

Студия была декорирована в будуарном стиле: вишневого цвета драпировки, широкие диваны с множеством подушек. На столиках с изогнутыми ножками в хрустальных бокалах пузырилось шампанское, в тонких фарфоровых плошках лежали ломтики золотистых ананасов и бордовая, под цвет занавесок, клубника. Картинка была пародийно безвкусной, что намекало на обладание определенного чувства юмора у ее создателей.

Получив заранее уведомление от племянницы о начале ее вещания, Лиза и Гошка включили телик, предвкушая виртуальную встречу с родственной. Они сидели и около часа наблюдали, как, развалившись на широком диване, группа вальяжных молодых мужиков и очень бомондских дам, включая Племяшку, попивая шампанское, очень откровенно делятся своими личными историями или историями друзей и знакомых. Историями о любви к сексу и сексу в любви, секс-играх, секс-общении и т. п. Прослушав от одного из участников шоу очередную байку из разряда скабрезных анекдотов, гламурные ребята и девушки отпивали из своих бокалов, с задумчивым видом затягивались сигаретой (в то время еще не запрещалось пускать дым в экран), и нарочито серьезно, едва сдерживая хохот, принимались комментировать рассказы сотоварищей. Конечно, это было своеобразной игрой, шуткой, развлечением для самих участников и в любом случае, людей их круга. Они выдавали галиматью, сознавая свое абсолютное превосходство над плебсом, широкой публикой, той, которая наверняка была далека от тонкости их «осюсений». Во время передачи был открыт «телефон откровений». И самое удивительное, им беспрерывно звонили в студию и без шуток спрашивали советов.

«Рехнуться можно от моих сограждан», – сказала Лиза и пошла на кухню за вином. – Гошка, засмеявшись, заметил: «Это давно не твои сограждане. Это мои».

Ну да, Лиза не восстанавливала советского, а потом российского гражданства, в отличии от Гошки, который никогда его и не терял. Он мог в любое время ездить на историческую родину, а ей пришлось бы получать визу. Лизе казалось это несколько абсурдным, и она так ни разу и не была в Москве с тех пор, как уехала.

После окончания телепередачи, несмотря на попытки иронизировать, Лиза и Гошка почувствовали себя усталыми и раздраженными. Легкомысленное ерничанье и такой же беззаботный цинизм участников вызывал внутренний протест. Еще досадней было то, что ведущая программы, их дорогая Племяшка, нагруженная ролью эксперта, суммируя высказывания, старалась придать всему научный флер. В какие-то моменты оба зрителя, Гошка и Лиза, далеко не ханжи и более чем взрослые люди, испытывали чувство неловкости и просто тупо и напряженно молчали. Чтобы несколько разрядить обстановку, Лиза вновь наливала вина в стоявшие наготове бокалы.

Гий собирал пропадающее чувство юмора и, скрывая смущение, пытался шутить, сравнивая пространные рассуждения участников передачи, с трепем кухарок по поводу трепанации черепа. Не желая больше обсуждать передачу, Лиза помогла Гошке снять одежду, лечь на диван, принять лекарство. Потом приоткрыла окно, накинула Гошке сверх шерстяного одеяла еще и плед: ночи оставались прохладными, а отопления в андалузских домах не предусматривалось. Перед уходом она наклонилась, чтобы как всегда поцеловать Гошку в щеку и пожелать спокойной ночи, и вдруг услышала хриплый шёпот: «Рыжая моя Лиса, (он назвал ее старым прозвищем), если бы мы с тобой тогда хоть сотую долю знали о том, что знают и умеют эти дети, может быть, ты бы осталась со мной?». Лиза дернулась, пытаясь вырваться из его цепких, несмотря на болезнь рук, но он удержал ее. – «Шучу, Лизок. Я просто хотел сказать, что Племяшка ни черта не смыслит в настоящей любви, бежит от нее, боится ее. Иногда искренне притворяется, что любит. Бедная моя. Она на тебя больше похожа, да?». Лиза не ответила. Впрочем, в вопросе уже был ответ.

Возможно, благодаря странным капризам ассоциаций, именно очередной выпуск ночной передачи как-то повлиял на желание Лизы снова вернуться к письму. Она быстро заполняла строку за строкой своим крупным, но неразборчивым почерком. Однако, обязанности по уходу за больным не оставляли ей много времени. Иногда проходила неделя – другая, пока снова появлялась возможность вернуться к «разговору» с племянницей. Она не перечитывала предыдущее, вполне допуская, что могут быть повторы и нестыковки

в логике и хронологии. Однако ее это мало беспокоило, так как она уже совсем не была уверена, что отошлет это письмо. Просто надо же было отвлечься хоть ненадолго, не столько от круглосуточного ухода за смертельно больным человеком, сколько от беспомощного созерцания неотвратимо приближающегося ухода самого человека.

Георгий был ее первым и единственным мужем. Он обратился к ней, прежде чем кануть в вечность, к ней, несмотря на десятилетия разлуки. И она старалась быть ответственной, возможно, впервые в жизни, быть ответственной не за себя, а за другого.

Письмо. – Представь, Племяшка: андалузская ночь, шелестит пальма прямо у стен нашего дома, шумит море, оно тоже рядом, радио звучит на волне фламенко, а я, как всегда, сижу в неудобном (другого просто нет) кресле и думаю, думаю. О чем? Да черт его знает. Скорее ни о чем и обо всем, такой поток сознания, иногда мусорный поток, надо признаться. Скоро рассвет. Еще одну ночь проведу со старой приятельницей – бессонницей. Я с ней давно не борюсь. Пришла – так пришла. Садись, говорю, стерва, измотала ты меня прилично, лучше сказать, до неприличия. Будем вместе кофе гонять, вспоминать, думать и писать письмо моей единственной родственнице на земле.

Наверняка Гий сообщил тебе, что мы смотрим твои программы. Мы восхищаемся тобой, гордимся и радуемся. Ты великолепно смотришься, замечательно говоришь. Гошка нашел где-то информацию, что ты вошла в первую десятку самых привлекательных московских красавиц после 30. И еще там было написано, что ты развелась, и у тебя опять уйма претендентов. Это правда? Я бы не удивилась. Мне так много хочется рассказать тебе, поговорить неспешно, потому что ближе тебя у нас никого нет. Конечно, у Георгия были и остаются друзья, знакомые. Кстати, нас здесь уже успели навестить его коллеги. Высадился целый интернациональный десант инженеров-робототехников, программистов. Веселые «ребята», наши ровесники. Была единственная среди них женщина, совсем молоденькая, но когда стали поднимать бокалы, то первый тост был за нее, «мисс конгениальность» Нору Фогель. Знакомясь со мной, она многозначительно сказала, что ее родители тоже из бывших советских, и быстро прибавила: «Я, правда, уже в Париже родилась».

Было заметно, что Нора не сводила глаз с Гошков. Когда мы вышли с ней на террасу, она, слегка захмелев, призналась, что вновь попала под обаяние Георгия. Она схватила мои запястья своими горячими ладонями, на ее изящных скулах вспыхнул румянец: «Он ведь – чудо? Правда?», – спрашивала она страстным шепотом на русском языке, с сильным, но не определяемым, в виду ее полиглотства, акцентом. И сама отвечала: «Да, да, просто чудо. Я его обожаю с детства. Он работал с моим отцом и жил у нас в доме какое-то время. О, какое это было замечательное время!». Неожиданно она вплотную придвинула свое лицо к моему, обожгла ладонями и дыханием мои щеки, ее ярко-синие глаза пламенели как газовые горелки. Уставившись сосредоточенно – восторженным взглядом куда-то мне в переносицу, она прошептала: «Я давно хотела познакомиться с Вами. Как Вам повезло, Лизонька. Вы были женой этого удивительного человека». Не выпуская моего лица из своих рук – комичная картинка, она оглянулась в сторону компании, хохотавшей над шуткой Гошки, улыбнулась и с явным удовольствием добавила: «Впрочем, не только я. Почти все жены этих электронных суперменов тоже его обожательницы».

– Вот так-то, Племяшка. Оказывается, твой дядька – сердцеед. Это что-то новенькое для меня. К тому же, представь, Гий вполне сносно теперь говорит на английском, правда, не утруждая себя стараниями в правильном произношении. А помнишь, как мы смеялись над ним, когда он никак не мог даже счета от одного до десяти запомнить?

Частые остановки в письме были вызваны и еще одной причиной. Дело в том, что в бессонные ночи, когда Лиза оставалась наедине с собой, вспоминались события, годами лежавшие в дальних закоулках памяти, скрытые сознательно или в силу инстинкта самосохранения. Но в любом случае, было бы нелепо обо всем, что приходило ей в голову, писать другому человеку, а тем более племяннице бывшего мужа. Однако разбуженная память начала уже свою, как оказалось, разрушительную работу.

Естественно, Лиза не написала о том, что среди приехавших коллег и друзей Георгия, оказался и Луис Гонсалес, мексиканец, давно живущий в Штатах. Он стал когда-то первым любовником Лизы в последующей череде других. В тот вечер, когда гости перешли на террасу и с удовольствием там расположились, Лиза, вдруг ни с того, ни с сего, подумала, что если бы вместо Гошкиных коллег собрались и приехали ее партнеры по сексу, все стулья и кресла тоже были бы заняты.

Мексиканец время от времени кидал на Лизу взгляд, в котором все еще просвечивался латиноамериканский темперамент, несмотря на возраст.