Сборник рассказов
Шрифт:
– Нет, он нас выметит! Он меня то выгнал. Он своей болью ни с кем не делится никогда... никогда... А сейчас то какая боль... Но я его никогда не оставлю: слышите вы! Я всегда со своим братом буду, если и в ад придется идти, так пойду, на вечную муку пойду.
– он шептал в исступлении; весь сильно вздрагивал.
"Это все от перенапряжения. Я могу ему дать кой-какие таблетки, они боль телесную уймут, но душевная то боль останется: здесь иное лекарство нужно - не таблетки."
И вновь я прошептал:
– Я вас не оставлю.
Холодная дрожь
Он уткнулся мне в плечо; глухо зарыдал - все тише, тише; потом замер. Я сидел, боясь пошевелиться; просидел так минут десять...
Серость на небе разожглась уже в полную силу, и в одном месте даже побелела, набухла; казалось, вот-вот вырвутся оттуда, жадно обхватят обмороженную землю, солнечные потоки. И падала уже не слякоть, но редкий, светло-серый снег. Негромко подвывал ветер.
Я легонько отстранил Сашу - мальчик крепко спал и, судя по просветлевшему выражению лица его, сны были солнечные - быть может, о светлом городе, над которым яркое небо и все поет в весенней любви...
Я осторожно подхватил его на руки - он спал так же безмятежно, глубоко - и стараясь не издавать лишнего скрипа на половицах понес его в комнату с мертвой.
Какая тишина была... Все замерло... Помню, какое-то раздражение вызвал бледно-розовый свет и проходя около выключателя, я задел его головой... Теперь и коридор был погружен в мягкий светло-серый утренний свет.
Прошел между ящиков с книгами - некоторые из них были перевернуты...
Вот и комната: в ней стало холодно - Николай, задыхаясь видно от сердечного жара, распахнул не только форточку, но и окно. Врывались порывы ветра, протаскивали по столу и сбрасывали на пол листы, снежок, с таким звуком будто крупа сыпалась, заметал их.
На кровати, лицом к потолку, с выпученными в последней муке глазами лежала бабушка...
– Спи-спи.
– убаюкивал я Сашу и положил его на шубу рядом со столом.
Николай резко развернулся, сжал в кулак лист бумаги и с силой ударил им об стол. Саша перевернулся на бок.
Таким Николая мне еще видеть не доводилось: он резко вскочил, налетел на меня, схватил за плечи... От него повеяло жаром - нестерпимым плотным; воздух вокруг него был выжженным, невозможно было дышать.
Глаза вылезли из орбит и крупная дрожь, едва ли не судорога пробивала его тело. Брызгая слюной он завизжал:
– Во-он! Во-он пошел!
– Я ухожу, ухожу. Подождите.
– Во-он!
– из глаз его брызнули слезы.
– Во-он!
– он тряс меня за плечи, постепенно отталкивая к выходу.
– Я понимаю... надо вызвать скорую. Я вызову.
– Во-он!
– совершенно безумный визг. Неожиданно, глаза Николая приблизились к моим глазам, заслонили собой все пространство.
Кто-то ударил мне тараном изнутри черепной коробки - таково было воздействие этого взгляда.
Я попятился:
– Через несколько минут к вам приедет скорая, ждите...
– Воо-ооон!!!
– он вновь завыл, бросился к стене и ударил в нее кулаком, потом судорожно
Проснулся Саша, взглянул на своего брата, на бабушку и беззвучно плача отполз в темный угол около стола.
– Вы бы окно закрыли.
– посоветовал я.
– А то, заморозите и себя и Сашу. Вам то жить еще да жить...
В коридоре быстро оделся: Николай так и не выходил из комнаты, но слышен был беспрерывный стон - а кто стонал Николай или его брат я не мог определить.
Вышел на лестницу - там было сумрачно, но не темно; свет пробивался из пустых квартир, окна же на лестничных пролетах добросовестно забиты были черными картонными листами. Споткнулся обо что-то: оказывается, мой фонарик - я его обронил еще ночью и не заметил.
Взял его и вздрогнул от сильного холода, который исходил из него, жег пальцы - побыстрее сунул его в карман, распрямился и тут вздрогнул отдернулся: предо мной на лестнице было что-то...
Валы... плотные валы какой-то плотной материи, служащие видно для утепления дома, свисали из рваной дыры в потолке. Они были буро-желтого, ядовитого цвета и плавно покачивались, хотя ветра не было...
"Вот оно - решение всех твоих ночных кошмаров" - пытался я себя утешить, но тут же и дрожь меня пробирала, ведь я точно помнил, что до того, как нагнулся за фонариком, ничего с потолка не свисало...
Я обошел эту материю, где-то в глубине ожидая, что она схватит меня... Задрал голову: дыра в потолке зияла чернотой; словно бы то, что было в подъезде ночью убралось туда, до следующего заката. Материя задрожала и покачнулась, словно маятник...
Дальше я бежал по залитой рассеянным слабым светом лестнице; и ничего удивительного больше не встретил. Только вот между третьим и четвертым этажами, ожидал я увидеть, какую-нибудь груду (например старую обшивку дивана) - то обо что я два раза спотыкался уже во тьме. Но там ничего не было...
Вот и двор весь залитый грязью; перекошенные да и обвалившееся кой-где подъезды кривились по его бокам. В центре я заметил несколько черных, прогнивших насквозь пней...
Вот и залитая серым полумраком арка: теперь ее, хоть и с трудом, можно было видеть всю сразу, и она, оказалась совсем не большой: шагов в пятнадцать, а вовсе не тем бесконечным туннелем, который представлялся ночью. А в центре из разбитой стены, извивалась ржавой змеей какая-то железка...
Наконец и жилая улочка; хоть и узенькая, а все ж проходят по ней время от времени люди, да машины изредка проносятся, разбрызгивая слизисто-грязевые потоки. Я тогда чуть ли не с любовью посмотрел не только на этих торопливых, закутанных в темные одежды людей, но даже и на грязные, обычно ненавистные мне машины - устал я ото всей этой чертовщины!
За пять минут добежал я до ближайшего таксофона, и, наверное, минут пять объяснял, дежурному врачу, как доехать до темного дома, да где эта квартира.