Сборник рассказов
Шрифт:
* * *
– Ну, как вы?.. Я не хотел. Понимаете - вы спиной - я не разобрал: вроде как - то, из тьмы: без лица и темное... В этом свете не разберешь, понимаете. Ну, так как вы?
– еще только тьма в моих глазах сменилась серостью и не видел я еще ничего - нахлынул на меня этот торопливый, но и искренне сочувствующий, негромкий голос.
На лбу я уже чувствовал смоченную чем-то теплым материю, а в легкие врывался спертый, плотный болезненный дух; от которого кружилась голова и все казалось, что я проваливаюсь во что-то
Вдруг - поблизости сдавленный протяжный стон перешедший в кашель.
– Это ваша бабушка...
– слабым голосом произнес я, пытаясь разглядеть склоненное надо мною лицо: пока оно представлялось мне бесформенным куском пластилина.
Совсем тихий шепот:
– Да, ей совсем плохо.
– на этот раз ни капли гнева, только какая-то смертная усталость.
– Вы бы вызвали скорую...
– Я не мог оставить их одних. У нас телефона нет - на улицу бежать надо. По лестнице бежать... Но если вам так плохо...
– Да не для меня - для нее.
Наконец-то я смог четко разглядеть склоненное надо мной лицо Николая. Тусклый свет ударял откуда-то сбоку, и оттого половина его тонкого лица становилась тускло серой, с глубокими тенями; другая погружена была во мрак. Трудно было оторваться от его взгляда.
Если бы, научился кто вытягивать из человека душевную боль и собирать ее в жгучие капельки - да в каждой такой капельке по целым годам лишений человеческих; да влил бы эти капельки страшные в глаза его, да так, что б стали они выпуклыми, широкими, подрагивающими от давления внутреннего, так и были бы это как раз глаза Николая. В них и смотреть больно, и оторваться невозможно - это завораживало, это непостижимо - такая бездна мук в одной комнатке заключенная...
Быть может, такие глаза у дьявола? У того, кто в вечном одиночестве, проклинаемый всеми, терпит муки несказанные и знает, что будет так до скончания веков? И сейчас я помню эти глаза - вспоминаю и сразу жаркая волна по телу бежит и стон слышу...
– Она не хочет в больницу: говорит, чтоб не в коем случае не вызывал; я ее понимаю... Нас не вылечить...
– Но меня, ведь вызывали.
– Вас я вызвал, чтобы вы прописали ей какое лекарство, чтоб она не стонала по ночам, да не кашляла так. Но не помогло - все без толку. Все отжила - разваливается. Еще двигается, но моргнуть не успеешь - посинеет...
Я попытался приподняться и тут только обнаружил, что лежу на какой-то старой, грязной шубе постеленной прямо на полу, а Николай стоит передо мной на коленях.
В глазах моих потемнело.
– Ложитесь, ложитесь; если у вас голова болит, так полежите. Значит, и до утра оставайтесь.
– и тут ярко, сильно вспыхнула в его голосе досада.
– Да, конечно, я и за вами поухаживаю... Вот.
– Пожалуй и полежу пока немного. Откройте-ка мой чемоданчик, достаньте зеленый пузырек... Эх, голова то трещит... Так одну таблетку дайте мне и принесите воды.
Он ушел и вскоре вернулся - принес воды, которой я и запил таблетку.
Потом, так и сидел возле меня на коленях - напряженный с выпуклыми от не проходящей боли глазами. И вновь в комнате стон, кашель...
Немного полегчало, хотя голова по прежнему кружилась и страстно хотелось глотнуть свежего воздуха в журчистом апрельском лесу...
Кашель, кашель - беспрерывный, безысходный.
В этом скрученном судорогой месте, я попытался улыбнуться:
– Так чем же вы меня, батенька, так огрели? Рука-то у вас мастерская. Вам случайно дровами заниматься не доводилось?
Он вздрогнул, кожа на лбу его натянулась и он глухо и сильной досадой отвечал:
– Сковородкой. Думал, там что из тьмы... вы ведь спиной. Дров... не помню... может, рубил.
– У вас, случайно, домика в деревне нет? Может, кто из родственников живет?
– Нет, нет...
– он делал над собой усилие - выстанывал каждое слово.
– Так, мне полегчало...
– и вновь в комнате кашель, вновь стоны и твердая волна зловонья.
– Но по лестнице я пока сойти не смогу. Ведь скоро уже утро?
– Ну, да... да...
– Позвольте мне до света здесь остаться.
– Так, значит?
– и на глаза его выступили слезы.
– Что же - я вас так смущаю...
– Да, нет же... нет.
– он стонал с мукой, с надрывом и быстро вытер дрожащей рукой слезы.
– А ваш ребенок спит?
– Да не спит он! Какой тут спать! Опять кашель, опять... о как же болит... Он мне брат, брат он мне...
– и тут с мольбой.
– Ну хватит же кашлять. Хватит же!
– Позвольте мне поговорить с вашим братом. На кухне, например?
– Да, да - идите... Сашка - иди с ним на кухню.
Я приподнялся, огляделся: конечно - та душная комната, которую видел я уже дважды - наяву и кошмаре, прошлой ночью. Стены терялись во мраке быть может, их и не было?.. Где-то в этом мраке ворочалось, кашляло, стонало больное, "разваливающееся" тело.
Мальчик по имени Саша выступил из черноты, встал где-то у ее границы; выжидающе и напряженно поглядывая на меня.
Схватившись рукой за стол, я встал на ноги: перед глазами опять все помутнело.
– Вам бы свежего воздуха.
Николай, вдруг страстно с пылающей злобой, зашипел:
– Это невозможно... я хочу свежего воздуха, но становится только холодно... Я все равно задыхаюсь, черт, не знаю...
– совсем тихо зашептал.
– Ну идите же на кухню, болтайте там...
Следом за Сашкой пошел я по бледно-розовому коридору и, когда проходил у двери расслышал из-за нее шорох. Ни за что бы не открыл эту дверь...
Но вот и кухня: Саша включил свет и если бы кто стоял во дворе так увидел бы как во вспыхнувшем квадратном глазу задвигались два зрачка большой и маленький и уселись за стол.