Сборник рассказов
Шрифт:
Тогда же издали донесся сдавленный, полный муки стон Николая:
– Оставьте же меня...
– и страстные ругательства.
Я смотрел во тьму туда, где должно было быть лицо ребенка и спрашивал:
– А как тебя зовут?
Молчание - полная тишина: замер Николай, замер ветер за стенами и в коридоре все утихло.
– Так как же тебя?
– спросил я, и сам испугался своего голоса - он показался раскатом грома в этой тишине. Значительно тише переспросил:
– Так как же тебя зовут?
– вновь тишина.
Тут я почувствовал, что ладошки стали холодеть и затвердевать, покрываться какой-то коростой. И тут - шипение!
Громкое, с дребезжанием железной банки. Оно рвалось из того места, где должно было быть лицо этого ребенка...
Жесткая, костлявая рука впивалась в мою ладонь, рвала кожу, и я почувствовал даже теплые струйки крови, которые потекли из ран.
Тогда я закричал - не от боли, а от ужаса.
Тусклая звездочка, лампа за далеким столом неожиданно потухла, вокруг отчаянно завывал ветер и загрохотала, ЗАГРОХОТАЛА железная банка...
Я пытался вырваться от костлявой руки, да не мог: во тьме, в свисте ветра что-то невидимое приближалось к моему лицу; вот зашипело у самого уха...
Тогда я и проснулся: вскочил с кровати включил свет, потом, тяжело дыша, пробежал в ванную и долго там смотрел на свое бледное лицо, вглядывался в глаза, в глубинах которых засели боль и страх... Включил холодную воду и держал под ней голову, пытаясь смыть этот кошмар.
Потом, уже при блеклом свете едва пробивающегося сквозь холодную завесу утреннего света, сидел на кухне; медленно пил чай, смотрел в падающую на мостовые слякоть и размышлял:
"Может, взять отпуск, уехать хоть на пару недель из этого города... на юг, например; к солнышку, к синему морю; побродить там среди каких-нибудь пальм; забыть о всей этой черноте, а то так недалеко и до нервного срыва..." - тут я почувствовал, что не смогу оставить обитателей той душной комнатушки - здесь многое перемешалось: и долг - я ведь не могу бежать от своих пациентов только из-за страха; и жалость - несчастные, живущие в каком-то кошмаре - и за что?
– главенствовал же над всем интерес: Кем был тот ребенок? Кем был Николай? Что привело их к такому существованию?
В общем, мысль об отпуске я тогда отбросил... Сейчас, конечно, уже не изменить прошлого, но все же думаю: если бы была мне представлена возможность вернуться в тот день и изменить все - уехать из этого города, избежать всего того, что испытал я в дальнейшем; забыть навсегда всю эту историю - согласился бы я? Думаю, не смотря на то, что и по сей день мучают меня кошмары - не согласился. Все что пережил я в дальнейшем изменило меня, многое я понял...
Итак. Тот день выдался особенно напряженным: заблудившийся среди стен ветер и сопливая слякоть задумали, видно заразить или расшатать старые болезни у всех, кто попадался им на пути. Во всякому случае, я весь день провел в бессчетных переходов от одной квартиры к другой.
Шел по улицам: даже в такую погоду не затянешь меня в общественный транспорт - терпеть его не могу, лучше размешу грязь в подворотнях, чем полезу в автобус.
Когда происходит какая-то привычная работа, время летит незаметно; к тому же, я частенько поглядывал на часы и молил, чтобы подольше не темнело; чтобы успел я до темноты обойти всех пациентов и ПОБЕЖАТЬ к памятному дому. Естественно, светлое время суток пролетело с какой-то немыслимой скоростью и из последнего подъезда я вышел уже в расцвеченную фонарями ночь.
В нескольких шагах шумела большая улица и вновь, как и накануне, проносились, разбрызгивая холодную слизь машины и люди быстро шли... шли... шли.
Пройтись по этой улице, может зайти в какую-нибудь забегаловку, выпить немного кофе? Купить книгу, газету... не важно что - придти домой, развалиться на кровати и читать до тех пор пока сон не заберет? Или же идти, все-таки, в этот дом: где нервный этот человек, может и не впустит меня, и главное опять в черноте блуждать...
Фонарик!
– осенило меня и пока шел я к магазину удивлялся - как раньше то не догадался. При этом и не вспомнил, что на следующий день был выходной и я хоть с утра мог идти к темному дому.
В пол одиннадцатого вечера я стоял перед черной аркой: в левой руке чемоданчик, в правой фонарик - этакие щит и меч (как мне тогда думалось) против кошмаров.
Перед тем как войти в арку я включил фонарик, когда же, через какой-то показавшийся мне мучительно долгим отрезок времени, вышел во внутренний дворик - фонарик уже не горел.
Он не сломался - я выключил его сам и вот что к этому привело:
Первые несколько метров я прошел с напускной бодростью. Но потом... Я купил сильный фонарь и он светил ярко, но луч этот не рассеивался в ветряной, плотной тьме, но светил прямым, слепящим туннелем. При каждом шаге вырывался в этот туннель маленький кусочек испещренной выбоинами, влажной стены и где-то у грани между тьмой и светом клубилось, подрагивало что-то. И каждая новая выбоина подобна была пасти, воронке; с каждым шагом я ожидал, что выступит в этот свет нечто столь ужасное, чего и представить себе невозможно... С каждым шагом росло это напряжение: постоянное ожидание неведомого чего.
Все новые и новые выбоины - они вздрагивали и впрямь уже казались живыми воронками, и свистел, и дул, и выл со всех сторон кто-то бесконечно одинокий. Каждый шаг, как мучение - каждый раз облегченный вздох, что "это" на стене, не превратилось в чудище.
Вновь, я ничего не мог с собой поделать; не мог рассуждать, как привык - по научному - "бабушкины сказки" полностью мной завладели. Я и не думал повернуть - просто забыл тогда о существовании оживленных улиц; вообще забыл о том мире - предо мной только тьма была.
И я выключил фонарь: лучше уж ничего не видеть, чем видеть этот жалкий, трясущийся в моей руке лучик и обрывки стены...
Во дворике остановился: все здесь было, как накануне и мне даже подумалось, что и не уходил я никуда - все дела дневные казались теперь кратким мигом, вспышкой во тьме. "Да ведь и право: никуда я не уходил отсюда - только вышел во двор и уже возвращаюсь".
В квадратном глазу чернел тощий, напряженный зрачок, валила с ветром холодная слякоть, и чернела, росла, летела на меня распахнутая дверь в подъезд.