Сборник рассказов
Шрифт:
В одном из этих домишек живет пожилая, полуинтеллигентная одинокая женщина - Полина Васильевна. Вместе с ней - три кошки и во дворе, в конуре пес, обыкновенная дворняжка. Кварталов за шесть живет и ее дочка с мужем.
Сегодня, в воскресенье, - все семейство в сборе, и комнатушка Полины Васильевны забита людьми и животными. Уже второй час идет обед. Обедают молча, задумываясь, но иногда высказывая что-нибудь пугающе многозначительное.
Полина Васильевна иной раз отложит ложечку и юрко ртом ловит мух, делая точно такие
– Люблю повеселиться, - виновато говорит она зятю.
– Другой раз сидишь себе так смирнехонько, накушавшись, работа сделана, всем довольна, но вроде чего-то не хватает. Я всегда тогда мух ртом ловлю. Наловишься, и как-то оно на душе спокойней.
– Кушайте, мамаша, кушайте, - сурово отвечает зять.
Кроме работы, он никак и нигде не может найти себе применение; поэтому свое свободное время он воспринимает как тяжкое и бессмысленное наказание. "Ишь, стерва, - с завистью думает он о теще.
– Мне бы так. Наглотается мух и всегда какая-то осчастливленная".
Он прибауточно-остервенело таращит глаза на Полину Васильевну. У нее мягко-аппетитные черты фигуры, побитое, с некоторой даже грустью, но очень спокойное выражение лица, какое бывает, пожалуй, у мудрецов к концу их жизни.
– Вон те и солнышко в аккурат выглянуло, Галина, - говорит Полина Васильевна дочери.
– И лапша моя на подокошке нагрелась. В кухню не надо идти.
Галина, здоровая баба лет тридцати, ничего не отвечая, остервенело ест.
По ее сочно-помойному лицу, как суп, льется пот.
Ко всему на свете, к отдыху, к любви, даже ко сну, она относится, как к серьезной и продолжительной работе; ее интересует быстрейшее достижение цели, хотя цель - сама по себе - ее редко когда волнует. Поэтому она ест сурово, напряженно, заняв вместе со своими локтями полстола, и выражение лица ее не различишь от супа.
Полину Васильевну слегка раздражает молчание дочери; "ты хоть слово, а пискни, - думает она.
– Хоть слово. Потому что ты среди людей, а не среди туш". Она обращается за выручкой к зятю.
– Молоко вчерашнее у меня попортилось, Петя, - повторяет она ему.
– Не пойму, мурка лизнула или дождик накапал. Кап-кап, дождик.
Полина Васильевна икает от удовольствия.
– Само порчено, - деловито брякает зять.
От этих собеседных слов Полина Васильевна совсем растаивает. Она, как кошка, утирает лицо, но не лапкой, а платочком, и продолжает:
– В позапрошлом году у Анисьи репа поспела... Хорошо... Ик... А во время войны и гражданской революции я любила репу с картошкой кушать... Ик... Сейчас надо кошек почесать, а чаевничать потом будем.
Обед кончен, Галина бросает есть резко, как будто с неба грянул гром; и так же деловито и размашисто плюхается на кровать - баиньки. Сразу же раздается ее устойчиво-звериный храп. Петя же, окончив обед, стал еще оглоушенней.
Чувствуется, что он так устал от свободного времени, что взмок. Пройдет еще час, и он наверняка не выдержит: начнет материться. Матерится Петя от страха; особенно пугают его свободные мысли, временами, как мухи, появляющиеся у него в мозгу. Одна Полина Васильевна покойненькая: почесав кошек, она юрко, чуть вприпляску, собирает в миску остатки еды и несет ее в конуру, собаке.
Пока пес, виляя хвостом, судорожно грызет пищу, Полина Васильевна, опустившись на корточки, разговаривает с ним. Ей кажется, что пес - это самое значительное существо в мироздании; и что каждый не накормивший его человек - преступник.
А в далекой юности, когда она была религиозна, она почему-то представляла себе Высшее Существо в виде большой, с развесистыми ушами собаки.
– Умненький ты мой, - дико кричит она своему псу.
– Кушай и облизывайся... Педагог...
Наконец Полина Васильевна издает животом какой-то уютный, проникающий в ее мозг звук и с теплыми глазами бредет обратно...
Дома Петя кулаком будит жену.
– Материться начну, - дышит он ей в лицо.
– Удержу уже нет без трудодействия.
– Ух, матершинник, - бормочет сквозь сон Галина.
– Сама знаешь, теща, - культурная, не любит мата. Даже кошек тогда выносит из комнаты, - угрожает Петя.
Скрипя всем телом, Галина встает.
– Мы уходим, мамаша, - обращается Петя к вошедшей Полине Васильевне.
– Ну и Бог с вами, уходите, - умиляется Полина Васильевна.
– Какая я была маленькая, а теперь большая. И мои уже накормлены, - кивает она в сторону кошек.
Дети уходят. Полина Васильевна свертывается на диване калачиком.
"Полежу я, полежу", - думает она полчаса.
"Полежу я, полежу", - думает она еще через два часа. Так проходит вечер.
Сeмга
Я всегда думал, что единственное существо, которое выше меня, - это крыса.
Но, к сожалению, я их никогда не видел - даже их синих черно-бездонных глаз, погруженных в протосмерть. Я их видел только во сне, и то в Нью-Йорке, хотя в Нью-Йорке много-много, даже слишком много видимых крыс.
Я живу в конуре, на шестнадцатом этаже в здании, которое через тридцать пять лет провалится. Но мне почти весело от этого.
Люблю крысиные глаза, уходящие вовнутрь. Я вообще люблю глаза, которые уходят вовнутрь. Прежде всего, потому что у людей, которых я вижу вокруг, глаза смотрят всегда вовне, как будто внутри у них ничего нет. Я разъезжал по всему свету и убедился, что это так. А я ведь - любитель необычайного. Хотя бы потому, что моя мать наполовину индианка. Но эти рыбы - необычные люди - так редко попадались! Одни бесконечно жующие морды, то разъезжающие на автомобилях, то спрашивающие: "How are you?" Некоторые из них считали себя спиритуальными, потому что часто употребляли такие слова, как "Бог" и т.д.