Сборник рассказов
Шрифт:
На кольях - головы человеческие торчат, на заборе кишки, а под окном рядком, ряд в ряд - ноги стоят без туловища, как все равно валенки или сапоги.
А посередине людоедиха огромная, жирная, белотелая стоит, без рубашки, и груди ее пропитаны кровью блаженных младенцев.
В корыте - дерьмецо людское стирает: кишки там всякие, внутренности, чтобы засолить на случай голодухи.
Возмутился людоед: "куда ж ты меня привел, к своей, это моя жена!" А енот между тем, полусумасшедший, вильнул хвостом и рраз - вместо жены своей изумленной видит людоед
Так хитрый, полусумасшедший енот накормил людоеда собственной женой, обнажив в ней небожителя.
Исчезновение
– Ты будешь кушать эту подгоревшую кашу?
– спросила пожилая, в меру полная женщина своего мужа.
Муж что-то ответил, но она сама стала есть эту кашу. Ее звали Раиса Федоровна.
"Что я буду делать сегодня, как распределю свой день, - подумала она. Во-первых, пойду за луком".
Она представила себе, как идет за луком, представила хмурые, знакомые улицы, и говорливых, таинственных баб, и сосульки с крыш - и ей ужасно захотелось пойти за луком, и на душе стало тепло и интересно.
"А потом я вымою посуду и полежу", - мелькнуло у нее в голове.
– Сына пожалей, - пробормотал ее муж.
Но он очень любил жену и поцеловал ее. На минуту она почувствовала тепло привычных губ.
"Вечно стол не на своем месте", - решила она и подвинула его влево.
Затем она пошла в уборную и слышала только стук своего сердца. Потом, выйдя на улицу, она встретила своего двенадцатилетнего сына; он шел из школы, кричал и не обратил на нее внимания. Раиса Федоровна, зайдя на рынок, медленно закупала продукты, переходя от лавки к лавке. Около нее ловко суетились, толкая друг друга, покупатели, протягивая свои рубли, оглядывая продукты полупомешанным взглядом.
– Вы опять меня обворовали, - услышала Раиса Федоровна голос и почувствовала, как ее тянут за живую кожу пальто. Тянула соседка.
– Препротивная женщина, - тотчас заговорила, оглядывая Раису Федоровну, толстая старуха в пуховом платке.
– Скандалистка. Я жила с ней один год и не выдержала. Прямо по морде сковородкой бьет...
– Ужас, - вторила ей другая.
– Я в таких случаях всегда доношу в милицию.
"Как же я распределю теперь свои деньги, - думала Раиса Федоровна, возвращаясь домой.
– Тридцать рублей я этой дуре отдам... А сегодня пойду в кино".
В переулке, по которому она шла, было светло и оживленно и люди напоминали грачей. Но ей почему-то представилось, как она будет ложиться, спать и посасывать конфетку, лежа под одеялом.
И еще почему-то она увидела море.
Войдя в квартиру, она услышала голос соседки, доносившийся из кухни:
– Помыть посуду надо - раз; в магазин сходить - два; поесть надо - три.
– Мы все ядим, ядим, ядим, - прошамкала живехонькая старушка, юркнувшая с пахучей сковородкой мимо Раисы Федоровны.
– Мы все ядим.
– Я уже два часа не ем, - испуганно обернулась к ней белым, призрачным лицом молодая соседка.
– Я Коле говорю, - раздался другой голос, - не целуй ты ее в живот... Опять все у меня кипит.
– Ишь стерва, - буркнул кто-то вслед Раисе Федоровне.
– Почему, она неплохая женщина.
"...Утопить бы кого-нибудь, - подумала Раиса Федоровна.
– Ах, чего же мне все-таки поесть... Утку".
И она почувствовала, что на душе опять стало тепло и интересно, как было давеча, когда она представляла себе, как идет за луком. И опять она увидела море.
В углу комнаты ее муж убирал постель. Повертевшись около него, она опять вдруг захотела в уборную. В животе ее что-то глухо заурчало, и жить стало еще интересней. Она ощутила приятную слабость, особенно в ногах.
– Как непонятна жизнь, - подумала она.
Она посмотрела на красный, давно знакомый ей цветок, нарисованный на ковре. И он показался ей таинственным и необъяснимым.
Раиса Федоровна вышла в коридор и вдруг почувствовала сильную боль в сердце; вся грудь наполнилась каким-то жутким, никуда не выходящим воздухом; тело стало отставать от нее, уходить в какую-то пропасть.
В мозгу забилась, точно тонущее существо, мысль:
"Умираю".
– Умираю!
– нашла она силы взвизгнуть.
В кухне кто-то засмеялся.
– Умираю, умираю!
– холодный ужас заставлял ее кричать, срывая пустоту.
В коридор выскочили муж и сын; из кухни высыпали соседи и остановились, с любопытством оглядывая Раису Федоровну. Крик был настолько животен, что во дворе все побросали свои стирки, уборки и подошли к окну.
– Ишь как орет, - пересмеивались в толпе.
– Точно ее обсчитали в магазине.
– Да, говорят, умирает, - отвечали другие.
– Если б умирала, так бы не драла глотку, - возразил парень в кепке.
Кто-то даже швырнул в окно камень.
Сынок Раисы Федоровны стоял у другого окна, посматривая на умирающую мать.
"Чего она так кричит, - подумал он.
– Ведь теперь меня засмеют во дворе".
...А через несколько дней толстая старуха в пуховом платке, та самая, которая ругала Раису Федоровну на рынке, говорила своей товарке:
– Померла Раиска-то, говорят, так орала, весь двор переполошила.
Квартира 77
Коммунальная квартира номер 77, что в старом коробковидном доме, совсем покосилась. Клозетная дверь - рядом с кухней и комнатой Муравьевых открывалась так, что не допускала к плите. Одинокая старуха Солнечная долго ругалась тогда, ибо с кастрюлями в руке не сразу приструнишь дверь. К тому же третий жилец, холостой мужик Долгопятов, открывая дверь головой изнутри клозета, часто вываливался наружу, и через него было трудно переступать. Кроме того, Долгопятов не раз хохотал, запершись в клозете. Этот хохот так не походил на обычный звук его голоса, что старуха Солнечная полагала, что Долгопятова как бы подменяли на время, пока он сидел в клозете.