Сборник рассказов
Шрифт:
Коля Фа тем не менее выполнял свои обязанности хорошо. А то, что он смотрел потом в одну точку, это ведь почти никого не касалось.
Карлик регулярно приходил. Фа даже не удивлялся этому. Он вообще потерял в себе это качество: удивляться. Их молчание один раз прервала заскочившая не вовремя покупательница, но отпрянула, потому что Фа захохотал. Правда, это был почти неслышимый хохот.
С тех пор Фа перестал заниматься скотоложеством. Он вообще перестал чем-либо заниматься. А между тем дела шли сами собой. Видно, ему помогал Бог.
Коля вдруг как-то почувствовал, что по отношению
А карлик по-прежнему сидел на толчке.
Фа никак не мог понять своего отношения к карлику: они ведь никогда не разговаривали, несмотря на то что сидели вместе. В общем, вся эта ситуация становилась со временем скорее положительной, чем отрицательной, но хорошего от этого было мало.
Впрочем, Фа и не стремился ни к чему хорошему.
С появлением карлика на толчке многое стало ему все равно бесповоротно все равно. Единственное, что осталось,- это желание смотреть в одну точку.
Иногда местный пастор - был и такой, ко всеобщему изумлению, похлопывал Колю Фа по плечу и звал в приход. Но приход, и весь мир, и все, что бы в нем ни находилось, Коля Фа уже не мог воспринять как реальность, тем более на толчке сидел молчаливый карлик, прыгавший в окно.
Захотел Фа выйти на улицу, но кругом пустота. Захотел он даже с тоски своей великой священные книги читать - все равно пустота.
Хоть петухом кричи.
Все складно вроде выходит в мире, окромя того, что никакого мира-то и нет. Да и Творца, следовательно, нет.
Месяца через три Коля Фа заглянул в клозет (карлика уже три дня не было). А теперь он опять сидел, молчаливый.
"Ну вот и все, - подумал Коля.
– Вот и все. А что все?"
Мало того, что мира и Творца для Коли не стало, для него вообще ничего не стало, что ни придумай или во что ни проникай.
И вот он, как леший, один. Да и не один, ибо какой он один?! Запел тогда Коля Фа и пел так три дня и три ночи.
И вдруг вместо пустотной картины мира этого, которая внезапно провалилась, увиделось ему то, что никаким словом нельзя было выразить, но что убило его, покончив даже с пустотой и с его собственным существованием.
Теперь не было и единственной реальности - карлика, сидевшего на толчке.
И Коля Фа ушел туда, где его не стало.
Крах
Здоровая, толстая девка лет восемнадцати, Катя, приехала в Москву из-под Смоленска сдавать экзамены в Станкостроительный институт. Остановилась она у деда и тeтки в старом, кривом доме. Отвели они ей маленький серый уголок: кровать и тумбочку у окна. С аппетитом забравшись туда, Катя вскоре принялась за зубрежку. "Только бы не нагадила где-нибудь", - думал дед. Но Катя любила лишь подолгу обтираться по утрам полотенцем, поводя спиной. И еще любила повторять: "Закат - розовый, как и мое тело". Так она говорила вечерами, когда вглядывалась в пространство, в далекое пламя на горизонте. Обычно же она редко смотрела на окружающее, а всегда вниз, чаще всего на свои колени.
Некоторые удивлялись, почему так, но дед считал это обычным делом. "Только бы не нагадила", - пугался он. Дед любил раздеваться почти догола и в таком виде, бородатый, в одних трусиках, шумно играл во дворе в домино.
Катина тетя придерживалась других взглядов на жизнь. "Только поступи в институт, Катенька", - науськивала она племянницу. На третий день тетя показала ей инженера, живущего в соседней квартире. Он был жирный, необычайно важный, хотя и бегал все время вприпрыжку. Катя смотрела на него, и от мысли, что и она может быть такой же великой, медленные и смачные, как навоз, капельки пота выделялись у нее на лбу. "Он никогда не раздевается", шептала ей на ухо тeтка.
Катино сердечко сжималось. Ел очень хотелось увидеть инженера голым. Кате казалось, что тело у него такое же серьезное и страшное, как само правительство или как мысли, таившиеся под его массивным, инженерским черепом.
Дважды она собиралась подсмотреть за ним сквозь щелку дворовой дощатой уборной. Но замирала и останавливалась на полпути.
Каждый вечер, когда все живое в комнате засыпало, Катя долго и исступленно молилась. Потирая руками свои мясистые ляжки, она тихонько сползала с кровати и опускалась на колени. Молилась она о том, чтобы попасть в институт. Слова молитвы дал ей один блаженно-пьяненький старичок со двора. Кроме того, многое она добавляла от себя. Возвращалась на кроватку молчком, вся в слезах и долго потом вытирала слезы подолом ночной рубахи.
Наконец наступили светлые дни консультаций и экзаменов. Как стадо гусей, тянулись к огромному, черному зданию юнцы и девицы. Профессора непрерывно хлопали дверьми.
"Чем я хуже других", - вертелось в голове у Кати. Ей казалось, что когда она поступит в институт, то не только душа ее будет величественной, но и ходить она будет по-другому, сурово и переваливаясь, топча траву.
Захватывало у нее также дух при виде студентов-старшекурсников.
"Я не хуже их", - болезненно думала Катя, наблюдая за ними из-за деревьев. Она желала как бы подпрыгнуть умственно и по солидности выше их.
Последние дни Катя стала очень много потеть, всем телом; поэтому часто уходила в уборную обтирать пот. И всегда при этом почему-то думала о сокровенном. А затерявшись в коридорах института, среди людей, чаще воспринимала их как шумящих желтеньких призраков.
Экзамены принимали тяжело. Преподаватели вставали, уходили, опять приходили; абитуриенты текли бесконечным потоком. Некоторых почему-то спрашивали долго и назойливо, других мельком, третьих очень равнодушно.
Один преподаватель вообще ничего не спрашивал: посмотрит на физиономию, фыркнет и скажет: "Беги".
На сочинении же одна абитуриентка заснула.
Катенька сдавала ровно, аккуратно, с напором. Часто посреди экзамена убегала в клозет обтереть пот и подумать о сокровенном.
Наконец наступил решающий день. Были вывешены списки прошедших по конкурсу. Помолясь, Катенька побрела в институт. По мере чтения списка ей несколько раз почудилась ее фамилия. Но это был самообман. Кати в списке не оказалось.
К ней подошла какая-то худенькая, с чистым лицом девочка.
– Посмотри, самые гнусные прошли, - сказала она.