Сборник рассказов

Мамлеев Юрий Витальевич

В ответ два глаза на лицах того наполнились слезами, третий остался равнодушным, а четвертый смеялся нежно-голубым дымчатым смехом.

Павел оценил этот смех как согласие.

– Дорогой друг, - торжественно обратился Павлуша к двухголовому, который даже похорошел на одно мгновение, - напоминаю вам вашу предыдущую жизнь. Повторяю, буду выражаться по-человечески, насколько могу. Вы, Арнольд, - обратился он к левой голове, - были по земным понятиям плотоядным чудовищем, но в реалиях того мира, где вы пребывали, вполне нормально-заурядным существом. Даже милым, не без слезы. Эдик, - гадатель бросил взор на правую голову, - жил там же, в той

же реальности, что и вы, Арнольд. Вы полюбили друг друга с невиданной вселенской яростью. Все было забыто ради этой любви, даже поклонение богам бреда, которым вы обязаны были поклоняться, живя в том мире, и что соответствовало вашей природе тогда. Вы также отказались от помощи высших чудовищ. Ваша любовь не знала конца, и теперь - здесь на Земле - вы пожинаете ее плоды, вы неразлучны, вы слились, вы слиплись, - вдруг взвизгнул Павлуша.
– Такова ваша карма.

Вдруг левая голова вспыхнула, покраснела и плюнула в правую голову, но, поскольку тело было, по существу, единым, левая голова, Арнольд то есть, почувствовала, что плюнула в самое себя.

– Браво, браво!
– захохотал труп.
– Вот ведь как все мудро устроено во Вселенной.

– Не ерничайте, мой ангел, - прервал его Павлуша.
– Не думаю, что вам будет приятно выслушивать ваше прошлое.

Труп присмирел. Был он синеват, в каком-то диком мундире, и трупные пятна явственно виднелись на его лице. Но некая сила вдохнула в него то, что в просторечии называется жизнью, и труп мог рассуждать, даже покрикивать. Глаза медведя вдруг осмыслились, словно сквозь звериностъ глянул призрак его прежнего преступно-разумного воплощения. Арнольд и Эдуард смутились и, сдержавшись, приступили к чаепитию. Одна голова подносила ко рту чашку, другая откусывала сахарок. И была во всем этом какая-то тайная гармония.

– Ну-с, с вами пока все, - вздохнул Павел.
– Мне, господа, действительно жутко бывает вспоминать некоторые свои жизни - и волосы у меня встают дыбом при этом. Внутрь кожи причем. В отличие от вас я их прекрасно помню, без всякой магии и гадания... Ну-с, приступим к трупу, - он посмотрел на синеватого в человечьем мундире. (Условно будем называть труп Евгением. Имя благозвучное.)

Павлуша, то есть жутковатый дух, воплощенный в человека, стал испытывать свои карты.

Минут через двадцать он облегченно вздохнул.

– Ну что ж, подведем итоги. Женя, - обратился он к трупу.
– Что ж ты так сплоховал-то, а, Жень? Рассказать? Что краснеешь как рак, а еще труп? Валерьянки, что ли, поднести? А то, я гляжу, в обморок скоро упадешь. Милый...

Труп захрипел, из рта выползла черная, как смерть, слюна, один глаз закрылся, другой обезумел, и из прогнившего рта раздался испуганный хруст:

– Не говори, не говори...

– Как это не говори? Многого хочешь!
– Но Павлуша все-таки задумался.

Глаза у Паши были совершенно нечеловечьи, при общей нормальности всей фигуры и телодвижений, Ненашесть глаз выражалась в отсутствии всякого выражения в них, кроме одного бесконечного и непонятного холода, отрицающего все живое.

– Не говорить, - засомневался тем не менее Павел.
– Тебе жалко себя? Ну-ну... А тебе понятно твое настоящее, понятно, кто тобой управляет? Каков твой хозяин? Не дай Бог даже мне с ним встретиться. И почему он с тобой, с таким трупцом, связался? Зачем ты ему нужен? Вот это для меня тайна, Евгений, правду говорю, тайна... Не хрипи, не хрипи... Не скажу я о тебе ничего, и так уж помер, хватит с тебя. Хочешь незнания - бери его. Мне не жалко. Мне, Женя, на все эти ваши страдания наплевать. Не этого я хочу от вас.

И Павел внезапно замолчал.

Вдруг в тишине раздался голос одной головы (вторая молчала):

– А чего же ты хочешь от нас?

Дух помедлил.

– Ну хорошо, я скажу, чего я хочу от вас, - проговорил наконец Павел и произнес дальше очень четко и ясно в напряженной тишине: - Я хочу, чтобы вы признали всем сердцем, что Бог жесток и несправедлив.

Медведь рявкнул, другие остолбенели, даже труп. Опять наступило молчание.

– Но ведь жизнь-то от Него, - робко прошипел труп.

– Ну и что?
– ответил Павел.
– И смерть тоже от него.

– Что вы нас в угол загоняете!
– вдруг закричали сразу две головы. Что вы здесь, в конце концов, богохульством занимаетесь? Мало того, что вы и так нас опозорили, меня - Арнольда и Эдуарда, да еще на труп нагнали страху... Да что же это такое, на Земле мы или в аду?!

– Да на кого же нам теперь надеяться?!
– вдруг завыл непонятным голосом медведь, к которому внезапно вернулся прежний, уже как будто умерший разум. Только Павлуша мог понимать его речь.
– Я лет восемьсот, наверное, продолжал вопить он, - по здешним меркам провел в аду, под Вселенной, в кромешной тьме и ненависти, все сны мои были в крови, я не знаю, где я и что со мной, и боли много было нетленной, вот что я выстрадал. И все-таки я Его люблю, ибо от Него жизнь. Люблю, и все... И теперь люблю.

Павел побледнел и ничего не возражал.

Медведь по-прежнему ревел:

– Да, я могу и ревом славить Его. Я ничего не понимаю о творении, но я есть, даже в аду, и не сбивайте меня с толку, черт вас всех возьми, я был беспощадный преступник, да и пострадал за это, все идет по правилу, логично, а не по произволу, как хотите вы доказать, гадатель...

– Но вы страдали больше, чем сделали зла, - зная, что медведь поймет его слова, сухо ответил Павел.
– Больше!.. Справедливости нет. И кроме того, вы получили высший дар - жизнь, бытие, но если в конце концов, при завершении жизней и циклов вы потеряете этот дар, уйдете в Ничто, растворитесь... как это назвать?! Одарить бесценным - и отнять его, это ли не высший садизм?

– Вы богоотступник и дьявол, - прохрипел труп.
– Я мертв и подчиняюсь призракам бреда, но впереди у меня миллионы воплощений в разных мирах, и, возможно, я достигну того, что перестану быть все время превращающимся в труп и обрету вечное бытие и сверхжизнь в единстве с Богом, которое уже не потеряю.

– Мало кто достигает этого, - ухмыльнулся дух, оставаясь, однако, в своем холоде.- От трупа до бессмертия - далек и тяжел путь.

Медведь вдруг успокоился и опять ушел в свою звериность; прежний разум, вышедший из ада, пропал, и он стал монотонно ходить вокруг стола.

Труп потрепал его за ухо.

Обстановка немного разрядилась, неизвестно почему.

Двухголовый умилился, особенно одной головой, которая у него все время кивала в знак согласия.

Труп замер.

Павлуша встал, и вид у него - у древнего духа - вдруг стал почти полууголовный.

– Ох, ребяты, ребяты, - проговорил он сквозь зубы.
– Шалуны вы все у меня. Чем же мне позабавить вас, развлечь?
– Он вышел в кухню, откуда донесся его голос: - Ну вот икорочкой, что ли. Рыбкой вкусненькой. Коньячком - но строго в меру, без баловства. Эх, гуляем...