Сборник рассказов
Шрифт:
– Я, правда, не говорил с ней, - ответил Иван.
– Не успел. Как только почувствовал, что у ей - разум, ее, значит, увели.
– Увели, увели точно, - оскорбился, Никифор.
– Какая бы она ни была разумная, хоть с умом, как у божества, но все равно - корова есть корова. Она для жратвы предназначена. На мясо. И ты не мути ум.
– Кто ж это ее увел?
– плаксиво промычал Иван.
– Да из шайки Косого. Они и милицию всю прирежуть, не то что корову, рассудил Никифор, - ишь... теперь ее - ищи, свищи... Они уж, небось, ее пропили... На базаре...
–
– Раз Косой, то дело кончено.
Дома ему вдруг стало страшно одиноко, и он всю ночь стремился уснуть, пряча голову под охапку с сеном.
Весь следующий день он мучился отсутствием непознанной коровы. Мир все больше дробился, принимая вид неба, усеянного бесчисленными звездами-сущностями.
Вскоре Иван решил кончать всю эту хреновину.
У запертых в сарай кошки и собаки не появлялся разум. Возможно, нужно было очень много ждать. Но Ивана тянуло куда-то вперед, на действие, в бесконечность. Да и измотали его ум эти животные... Поэтому Ваня решил их съесть. Утром растопил сало на огромной, еще свадебной сковородке.
И поплелся в сарай, к бестиям.
Сначала, встав на колени, удавил руками кошечку, причитая о высшем. Пса заколол ножницами. И в мешке отнес трупы на сковороду. Ел в углу, облизываясь от дальнего, начинающегося с внутренних небес, хохота.
Поглощая противное, в шерсти мясо, вспоминал кровию о своей голубоглазой, разумной корове, вознесшейся к Господу.
Прожевывая кошачье мясо, думал, что поглощает Грядущее.
Много, много у него на уме бурь было.
А когда съел, вышел из избы, вперед, на красное солнышко, и...
Коля Фа
Полуэмигрант Коля Фа торговал один-одинешенек в маленькой лавке разных вещей на окраине Парижа. Лавка представляла собой совсем маленькую комнатушку на первом этаже, за ней - в глубине, отделенной занавеской, совсем крохотный закуток (своего рода офис Коли Фа) с кипятильником. За закутком - серьезный клозет, окошко которого выходило во двор. Вот и все торговое заведение.
Коля Фа иногда поднимал морду вверх, на бесконечно-голубое и женственно-скучное парижское небо. "Ишь, безмятежное", - думал он, погружаясь в себя. Он уже давно превратился в камень и свою работу выполнял автоматически. (Автоматически и ел, боясь наслаждения.)
Но все-таки что-то человеческое еще копошилось в нем. Например, оживлялся он, когда ел каких-нибудь рыбешек или иных гадов живьем. Но глаза стекленели при этом, а не наполнялись наслаждением. Ничего не поделаешь много абсурда в жизни! Была в нем и другая слабость: порой он принимался считать звезды на небе, особенно когда их почти не было. Где-то в глуби не души не переставал любить деньги.
А вообще-то ему на все было наплевать. Не любил он (частично) женщин, зато любил, например, лягушек. Засыпая, читал справочники. Не обожал он и свое тело, ставшее препятствием к бесконечной и вольной жизни после смерти. Часто засматривался на облака, плывущие мимо к какой-то своей, непонятной для него цели.
Как же такой в этом западном мире, хищном и псевдозагадочном, вообще существовал? Но и здесь бывают исключения: к тому же работал Коля Фа хорошо, хотя внутренне не соображая, что к чему.
К тому же Коля Фа был герой: он никогда не плакал. Он даже исключил из жизни такое понятие.
Любил ли он женщин? И даже не один раз, а трижды. Первый раз, когда ему было пять лет, второй - когда восемь, а третий - когда девять. Больше он женщин никогда не любил, хотя и скотоложествовал с ними бесчисленное количество раз.
Вообще, в нем еще много было жизни. Он даже участвовал в национальных выборах.
Единственно, что он не понимал; куда это движется его жизнь? Официально считалось, что к смерти, но он ее не признавал. Но если не к смерти, то куда же? К облакам, что ли, поющим в небе о чем-то немыслимом? Или, может быть, просто в курятник, потому что Коля Фа еще с детства обожал кур, считая их не курами, а умудренными тварями, спустившимися с неба. В остальном он признавал значения слов, считая, например, что гуси - это и есть гуси, а не что-нибудь иное.
К Божеству тем не менее он относился просто: он его и не отрицал, и не признавал.
В этот день Коля Фа поработал на славу: отдал дань своему автоматизму. Но и поглядел на облака тоже: не без мечты, ведь человеком был. Солнце - так называемое античное божество - ату его, ату!
– уже заходило за, если так можно выразиться, горизонт. Коля Фа не мешал ему, солнцу, он вообще никому не мешал.
Обтер пыль, заглянул в закуток-офис и вдруг - дверь в клозет была полуоткрыта - увидел карлика, сидящего на толчке.
Карлик был не то чтобы уж совсем карлик, но маловат, до дикости маловат. Впрочем, и это бывает с людьми.
Коля Фа несказанно удивился. Никогда еще люди, пусть и карлики, не впрыгивали через заднее окно к нему в клозет. (Через дверь карлик не мог прийти - все-таки у Коли Фа были глаза.)
Коля Фа оцепенел. Карлик на толчке хоть и тужился, но тоже оцепенел. Так и цепенели они некоторое время. Коля не решился прерывать, а просто ушел в другую комнату, где товары, и закурил. Когда вернулся, карлик исчез.
Коля Фа в эту ночь спал неспокойно. Все ему чудились боги, античные герои, ангелы и прочие существа.
На следующий день, как раз под вечер, он заглянул в клозет. Карлик сидел на толчке как ни в чем не бывало. Лица его Коля не видел. То ли карлик его спрятал на груди, то ли вообще оно отсутствовало.
Фа, однако, не заорал. Походил, походил и закурил.
Прошло три дня. Карлик не появлялся. На четвертый опять сидел на толчке.
Коля Фа с ним смирился.
Через неделю начал его кормить. Но карлик признавал только древнюю пищу, а Фа не знал, что это такое. Но все же кормились. Коля ставил миску на границу клозета и отходил. Карлик не то ел, не то смотрел. Иногда, когда карлик сидел на толчке, Фа садился рядом и чего-то ожидал. Странно, они ни о чем не разговаривали. Но общение было. Глаза карлика - да, да, у него были глаза - все время смотрели в одну точку, слева, Коля стал тоже смотреть в эту точку слева, напряженно следя, чтоб направления взглядов сходились там. Так и сидели они часами, глядя в эту точку.