Сборник "Русские идут!"
Шрифт:
– Да кто не знает? По крайней мере те, кто вхож в эти двери, знают все... Но этот мешок с деньгами... простите, вагон... даже эшелон золота, им отдали за то, что они уступили взамен власть... поменяв ее на власть банкиров, финансовых магнатов... Эти несколько человек и есть самые богатые люди на свете, а не Билл Гейтс, заработавший свои восемнадцать миллиардов честно на разработке компьютеров, или султан Брунея, получивший в наследство... Конечно, эти люди загнали нашу страну в глубокую... простите, это вы военный, но здесь есть и культурные люди,
Марина внесла кипящий кофейник, хорошо знала привычки Кречета, расставила чашки, а к Кречету обратилась так просто, как, вероятно, обращалась все пятнадцать лет, когда ему было очень далеко до этого кресла:
– Платон Тарасович, к вам просится на прием Кленовичичевский.
Кречет переспросил:
– Это правозащитник? Впрочем, с такой фамилией второго встретить...
Краснохарев задвигался, сказал густо, проявляя осведомленность:
– Главным правозащитником был избран Петров. Его предложил сам президент, а Госдума после тщательного обсуждения утвердила его кандидатуру...
Я видел, что Кречет не поверил своим ушам:
– Президент?.. Госдума?
– Ну да, – подтвердил Краснохарев с удовольствием. – Все по закону. Все процедурные вопросы соблюдены в точности.
Кречет проглотил какое-то выразительное слово, что вертелось на языке и едва-едва не сорвалось, но, похоже, не один я поработал литейщиком: судя по лицам министров, все поняли, даже договорили про себя недостающие слово этого заклинания, так облегчающего душу и, как говорят психоаналитики, снимающие стресс.
– Здорово, – выдохнул он наконец после длинной, хоть и немой фразы, что как колокол звучала в наших ушах, потому что произносилась хором, – а митинги протеста против своего режима не само правительство организовывает?.. Жаль.
– А то бы организовали? – спросил Коган.
– Конечно, – заверил Кречет. – Ломать – не строить. И удовольствия больше. Марина, зови... нет, проси его прямо в нам. Да, прямо на заседание. Мы чуть прервемся, а то мозги уже скрипят, пусть отдохнут, а мы пока поговорим с правозащитником. А того, назначенного, не пускать! Это же анекдот, если правительство само пишет текст на лозунгах оппозиции или указывает, за что его критиковать!
Марина заколебалась:
– А может, все-таки в шею? Вам работать надо.
– Погоди, все-таки этот экземпляр из редкой породы бескорыстных. Их оберегать надо. Зови! Только принеси для него кофе. Посмотрим, кто кого использует.
Марина вышла, а Яузов буркнул:
– Какая длинная фамилия... По мне уж Сруль Израилевич и то проще.
Я ощутил, что надо и мне что-то сказать, поучаствовать, а то вроде бы работа кипит, все что-то делают, торопливо записывают ценные указания Кречета, шепчутся, по-государственному морщат лбы и двигают бровями, только я глазею по сторонам, отмалчиваюсь.
– Да все просто, – объяснил я. – Был когда-то человек по имени Клен. Его дети на вопрос: чьи, отвечали – кленовы. Через тридцать-сорок лет дети мужика по фамилии Кленов отвечали на такой же вопрос: кленовские. Или – кленовичи, если жили чуть западнее. Дети Кленовича уже были Кленовичичи, а дети Кленовичича – Кленовичичевскими. Хоть и длинная фамилия, но произносится легко. Попробуйте!.. Только везде упрощающие жизнь, как жаждется простому человеку, американцы сломают язык.
Коган с восхищением повертел головой:
– Здорово! Хочу посмотреть на его внуков.
– Эпоха образования фамилий уже закончилась, – разочаровал я его. – А то бы у нас были Компьютеровы, Телевизорские, Программистовы, Визажистичи, Факсовы, Факсовичи, Факсовские, Факсучи....
– Факсучи, – повторил Коган с сожалением, – как жаль, что эта эпоха у вас кончилась.
Яузов смотрел с неприязнью:
– Ничего, Сруль Израилевич. У нас, Сруль Израилевич, и других забав хватает. И без этого... Грамматикопоподоллопуса имена интересные, поверьте, Сруль Израилевич, встречаются...
Глава 13
Кленовичичевский вошел робко, но робость была не от страха перед высокими государственными лицами, а от природной застенчивости, которую многие ошибочно принимают за слабость. Он вздрогнул, увидев в кабинете столько народу, замялся, опять же из-за повышенной интеллигентности, проще выкладывать всесильному диктатору правду с глазу на глаз.
Кречет пошел навстречу, пожал руку, проводил к столу. Краснохарев без особой приязни протянул ему пустую чашку, взял кофейник:
– Вам покрепче или как?
Кленовичичевский сказал застенчиво:
– Лучше «или как». Сердце, знаете ли...
– Знаю, – пробурчал Краснохарев. – У меня оно тоже где-то есть. Не зря же что-то в пятках шебаршится.
Коломиец придвинул Кленовичичевскому сахарницу:
– Потребляете белый яд?
– Да, пока еще...
– Сколько?
– Одну ложечку. Спасибо, довольно.
Он взял чашку обеими руками, словно грея ладони о жестяную кружку возле лагерного костра. Близорукие глаза застенчиво щурились. Кречет сказал благожелательно:
– Пусть белый яд борется с черным! Кофе от этого только слаще. Что вас привело к нам, Аполлон Вячеславович?
Кленовичичевский сказал смущенно:
– Честно говоря, я ожидал, что буду добиваться приема много недель. Но вот так сразу, у меня в голове все смешалось... Помню, что в числе целого ряда вопросов был вопрос о правах осужденных, что постоянно нарушаются... Суд неправедно осудил Сидорчука, а этот убийца на самом деле несчастный человек. Его надо лечить...
Я ощутил неловкость, справа и слева хмыкали, отводили взоры. Яузов смотрел на правозащитника с откровенной враждебностью, взгляд был оценивающий, словно надел на него двойную выкладку и гонял по грязи. Но уже не привлечь даже на сборы, слишком стар правозащитник чертов...