Сборник статей и интервью 2007г.
Шрифт:
Торжествующий принцип предполагает бесконечную и безжалостную гонку за прибылью. Приличия отброшены, сдерживающие факторы отменены. Устаревший социальный контракт выброшен на свалку истории, а вместе с ним традиционная (в том числе - буржуазная) культура, мораль. Пока в Восточной Европе жаловались на “дикий капитализм” и мечтали о сближении с “цивилизованным Западом”, на Западе капитализм дичал.
На Востоке Европы, однако, имели место особые обстоятельства. Крушение коммунистических режимов сопровождалось хаосом “переходного периода”. Впрочем, именно шок, вызванный начавшимся хаосом, помог людям пережить происходящее. Все были уверены, что переходный период должен закончиться, а за ним
И вот, наступила новая повседневность. Она закрепила и упорядочила именно то, что казалось самым отвратительным и неприемлемым в период “перехода” - новую логику человеческих отношений. Для большинства временные проблемы стали постоянными. Некоторым удалось преуспеть. Но разве деньги в кармане решают все проблемы? Жалуются все, даже те, кто добился успеха. Комфорт потребления оказался основан не только на социальном неравенстве, но и на отчуждении личности. А свобода рыночных сил оказалась далеко не равнозначна личной или политической свободе. В обществе, где граждане чувствуют себя неуверенно и боятся неопределенности жизни, государство тоже имеет основания бояться непредсказуемости граждан. Чем больше бедных, тем больше недовольных. Чем больше недовольных, тем больше расходы на содержание тайной полиции. Кто сказал, что граждане боятся государства, а не наоборот? Страх государства перед гражданами куда сильнее! Он предопределяет политику. Он диктует принимаемые решения. Он становится основой политических институтов. Это государственный страх, возведенный в принцип отношений между властью и обществом. Госстрах.
На первый взгляд основные потрясения в Восточной Европе уже позади. Капитализм нормализовался. Увы, ужасы переходного периода оказались не так страшны, как кошмар буржуазной повседневности.
Деньги стали единственным мерилом успеха, критерием и целью одновременно, и многие научились их зарабатывать. Старые знания, квалификация, опыт обесценились, но многочисленные гуру рыночной экономики предлагают нам новые рецепты преуспеяния. Востребованы новые знания, появляется спрос на людей, обладающих не слишком важными в прошлом качествами. А с другой стороны, разве способность приспосабливаться к начальству, умение угождать вышестоящим, соглашаться с господствующим мнением, служившие залогом успешной карьеры в старой партийной бюрократии, оказались невостребованными в новой, корпоративной бюрократии или в администрации современных политиков? Все эти достойные качества передаются из поколения в поколения, обеспечивая ту реальную преемственность, без которой не может успешно существовать никакое общество.
Приспособление к обстоятельствам - лозунг любого консервативного порядка, общественного и частного. Но не всем дано добиться всего. Консервативное общество обречено на резкое снижение социальной мобильности. Все остаются на своих местах. Каждому - своё. Рабочий будет рабочим, предприниматель останется предпринимателем, а бюрократ - бюрократом. Капитализм обещал динамизм, перемены. А эра новых технологий манила безграничными возможностями самореализации. Однако возможности индивидуальной самореализации на фоне отсутствия социальных перемен оказываются иллюзорными. Мы напоминаем Алису из сказки Льюиса Кэрролла, которой приходилось очень быстро бежать, чтобы остаться на месте. Гонка за призом оборачивается борьбой за выживание.
Крупный капитал поглощает мелкий, корпорации выдавливают с рынка независимых бизнесменов. Подняться наверх всё труднее, чем спуститься вниз. Чем стабильнее общество, тем более жестко действует это правило.
По мере того, как надежда на индивидуальный успех слабеет, усиливается потребность в коллективном решении. Но такое коллективное решение далеко
В 1930-е годы ХХ века Эрих Фромм, наблюдая подъем фашизма в Германии, констатировал, что мелкая буржуазия, столкнувшись с жесткими правилами “свободного рынка”, утратила веру в свободу. Если свобода означает потерю безопасности, от неё надо прятаться, надо бежать. Начало XXI столетия демонстрирует ту же тенденцию. Миллионы людей фактически деклассированны. Бросившись (добровольно, и не очень) участвовать в увлекательной гонке, они утратили своё прежнее место в мире, но не обрели нового. Ультраправые идеологи предлагают им простой и немедленный выход: надо избавиться от “чужих”, “других”, “пришлых”. Тогда место расчистится, ваши шансы повысятся.
Неофашистские, расистские, ксенофобские движения, расплодившиеся по всей Европе к началу XXI века представляют собой крайнее выражение общего торжества реакции. Это последняя, отчаянная попытка поверженного обывателя приспособиться к системе, которая всё равно использует его в качестве “человеческого материала”, не более. Страх перед системой иррационален для тех, кто не вооружен рациональным мышлением. Чем менее рационален страх, чем менее понятны его реальные источники, тем легче его переадресовать. Можно бросать вызов обществу, не вступая в борьбу против общественного порядка, можно почувствовать себя борцом и радикалом, не рискуя радикально и последовательно мыслить.
Именно поэтому всякий бунт, не опирающийся на рациональное понимание противоречий общества, сам по себе является одновременно и порождением и фактором реакции. Эта реакционная оппозиция усугубляет безвыходность общего существования. Правящий класс отвергает её во имя политической корректности, поскольку альтернативой политкорректности в сегодняшнем обществе был бы не возврат к патриархальной традиции, а хаос, война всех против всех. Это не входит в планы правящего класса, стремящегося к стабильности. Но реакционный люмпенский бунт всё равно предпочтительнее для элит, нежели классовая борьба. А потому как консервативная, так и либеральная элита, лицемерно возмущаясь растущими проявлениями нацизма и расизма, одновременно поддерживает интерес к этим идеям, давая возможность огню расовой ненависти потихоньку тлеть, не доводя, однако, дело до серьезного пожара.
Опыт истории, впрочем, показывает, что удерживать такие процессы под контролем не всегда удается. Ситуация может измениться, да и стратегия - тоже. Сегодняшние экстремисты и клоуны при благоприятных обстоятельствах обращаются в столпов системы (к чему они, в сущности, и стремятся).
И всё же, рациональную мысль убить не так легко. И не так просто заморочить всем голову рассуждениями о новой эпохе, во имя встречи с которой мы должны отбросить весь накопленный веками опыт критического мышления.
Ссылки на подвижность и гибкость реальности, изменившейся под влиянием новых технологий, лежали в основе бесчисленных постмодернистских теорий, от откровенно охранительных, до почти революционных, в духе “Империи” М.Хардта и Т.Негри. Однако под покровом “новой реальности” всё более обнажаются всё те же традиционные противоречия, которые лишь сменили облик.
В XIX веке железные дороги и пароходы, с энтузиазмом внедрявшиеся лидерами “Священного Союза” не предотвратили новых революций. Технически укрепив “старый режим” в краткосрочной перспективе, новая техника способствовала развитию и обострению конфликтов, которые в конечном итоге взорвали общество.