Сборник статей и интервью 2007г.
Шрифт:
Кстати говоря, за пределами уже формировавшегося диссидентского круга подавление «пражской весны» в гораздо меньшей мере может быть признано в качестве идеологического водораздела. «Новый мир» продолжал выходить с прежней редакцией еще несколько лет. Целый ряд ставших классическими книг «легального марксизма» хоть и писались в конце 1960-х, но вышли в свет уже в 1972-1974 годах. Собственно, резкое ужесточение цензуры по отношению к академическим публикациям наблюдается лишь в 1974-1975 годах. Не надо изображать брежневскую эпоху как время однозначной и унылой реакции, внутри этого периода были свои стадии. Скорее события 1968 года были отправной точкой для самоопределения тех, кто уже созрел для некоторых идеологических выводов. А с другой стороны, на уровне политическом, становилось ясно, что надежды на реформы в рамках советской системы иллюзорны. Это повышало градус идейного радикализма в формирующемся диссидентском движении, которое от концепций «социализма с человеческим лицом» переходило на позиции антикоммунизма.
Однако
Для одной части «шестидесятников» лояльность по отношению к идеям социализма была не более чем техническим условием легальности в советской системе, которая формально эти идеи провозглашала. Для других речь шла о принципиальных убеждениях, о подлинной приверженности гуманистическому марксизму, из которой и проистекало их критическое отношение к сталинизму и советской социально-политической практике.
С того момента, когда перспектива внутрисистемных реформ стала казаться наивной и утопической, утратило смысл и «социалистическое» прикрытие. Другое дело, что рассуждающая таким образом оппозиционная интеллигенция в свою очередь разделилась на две группы. Одни - более честные, а быть может, и более наивные - стали диссидентами, организовали правозащитное движение и присягнули на верность либеральной (либо националистической) идеологии. Многие из тех, кто вступил в диссидентское движение еще как социалист, либо меняют свои взгляды, либо предпочитают молчать о них в своей среде, ограничиваясь общими словами о нарушении прав человека. Левые среди диссидентов и эмигрантов были всегда - Петр Абовин-Эгидес, Вадим Белоцерковский, братья Рой и Жорес Медведевы. Левые авторы сыграли немалую роль в создании исторических сборников «Память» (не путать с одноименной националистической организацией, возникшей значительно позже). Но надо признать, что тон в диссидентской и околодиссидентской среде задавали отнюдь не социалисты. А главное, даже те из диссидентов, кто сохранял приверженность марксистским убеждениям молодости (например, как Лев Копелев и Раиса Орлова), почти никак не демонстрировали эти убеждения в своих публикациях и общественной деятельности, сосредоточивавшейся на сугубо правозащитных вопросах.
Другую, куда более многочисленную группу составили те, кто продолжал работать в рамках системы, занимая порой вполне заметные должности. Однако отныне их отношения с властью строились на голом прагматизме и цинизме. Власть не требовала полноценной лояльности или искренности. Единственным условием было (по блестящему выражению Леонида Баткина) «ритуальное самоосквернение». Периодически ходить на партсобрания, тянуть руку в поддержку глубоко омерзительной тебе резолюции, толкать локтями соседа, отстаивая свои привилегии, презрительно осуждаемые в частных беседах с другими такими же привилегированными интеллектуалами. Именно эта группа представителей столичной (московской и питерской) интеллигенции вновь была востребована во время перестройки, задавая тон во все еще подцензурных, но уже «либерализировавшихся» средствах массовой информации и последовательно проводя свою - теперь уже вполне осознанную и продуманную - программу: от разоблачения Брежнева к рассказам об ужасах сталинизма, от ниспровержения Сталина к осуждению Ленина, от низвержения ленинизма и большевизма к прославлению капитализма и свободного рынка. Впрочем, совершенно неверно было бы видеть в этих выступлениях причину происходивших в стране перемен. Интеллектуалы не руководили процессом в 1980-е годы так же, как не были они его инициаторами и во время ХХ съезда. Они лишь выполняли социальный заказ бюрократии, созревшей за годы брежневской стабильности для того, чтобы сделать окончательный выбор в пользу закрепленного в формах частной собственности классового господства. Так же, как они обслуживали своих хозяев в 1970-е годы, избегая публичной критики системы, они действовали и теперь. С одним, впрочем, очень существенным различием. На сей раз они были искренни.
Тем из «шестидесятников», кто искренне верил в социалистические идеалы, пришлось куда хуже. По существу, к середине 1970-х годов «легальный марксизм» в качестве сколько-нибудь заметного идейного течения прекращает существование. Ильенков был мертв, Лившиц очень мало писал, сосредоточившись на работе над эстетическими текстами Маркса и Энгельса, многие вообще на долгие годы замолчали. Кива Майданик продолжает писать о Латинской Америке статьи, явно находящиеся в противоречии с официальной интерпретацией событий, но старательно избегает всего того, что могло бы вызвать прямые ассоциации с событиями, происходящими в СССР. Марат Чешков (в прошлом участник группы Краснопевцева, подвергшийся репрессиям, но вернувшийся к научной деятельности) пишет по истории Вьетнама, погружаясь в далекое прошлое.
Но именно в это время, однако, возникает очередной всплеск интереса к марксизму уже среди представителей другого поколения, отвергающих не только официальный
Я не склонен особенно высоко оценивать теоретическую глубину материалов, которые в те годы появлялись - в том числе и при моем участии - на страницах «Вариантов» и «Левого поворота». Число авторов и читателей было незначительно, да и почти никто из них впоследствии не принял участия в левой политике и не продолжил публично отстаивать позиции, ради которых мы в 1977-1978 годах объединились. Но, как уже говорилось выше, ценность самиздата была не в том, что он провозглашал новые идеи и широко распространял их в обществе, а в том, что он фиксировал и отражал идейные тенденции, которые реально в обществе существовали, пусть и в неоформленном виде. В этом смысле деятельность группы «молодых социалистов» имела значение, несомненно выходившее за рамки того, что можно назвать ее «техническими характеристиками».
Инициаторами альманаха «Варианты» стали Андрей Фадин и Павел Кудюкин, молодые историки, учившиеся в МГУ, а затем работавшие в Институте мировой экономики и международных отношений. Уже позднее к ним присоединилась целая группа авторов и распространителей самиздата, по большей части тоже молодых, среди которых был и я. В теоретическом плане значение группы может быть характеризовано несколькими обстоятельствами. Во-первых, будучи выходцами из той же среды, что и «легальные марксисты» предыдущего поколения (а зачастую и их учениками), авторы «Вариантов» склонны были, опираясь на те же мысли, идти до логического конца, сделав из них радикальные выводы, на которые авторы, связанные официальной цензурой, предположительно, не решались.
Во-вторых, вставал (как и в западном марксизме) вопрос о социальной природе системы, сложившейся в СССР. Если социалистический порядок предполагает, что общество за счет демократической самоорганизации и через коллективную собственность овладевает производительными силами, начиная самостоятельно определять задачи и перспективы своего развития, то советский бюрократический порядок времен Брежнева выглядел не социализмом, а его прямой противоположностью. В связи с этим востребованными оказались работы Марата Чешкова, где он в очень абстрактной форме говорил об «этакратическом типе производства», возникающем на границе капитализма и некапитализма. Этакратический тип (но все-таки не способ) производства характеризовался, по Чешкову, контролем государства над собственностью при одновременном отсутствии контроля общества над государством, которое может выступить в роли коллективного эксплуататора. Бюрократия при таком порядке эволюционирует, превращаясь в этакратию, «общность классового типа», но опять же не класс (точно так же, как трудящиеся остаются в значительной мере деклассированной массой «народа», «производителей», лишенных власти и собственности, но не являющихся полноценным пролетариатом).
В соответствии с логикой работ Чешкова получалось, что этакратия представляет собой не слишком стабильную и в достаточной мере промежуточную форму общественного устройства, что в среде «молодых социалистов», выросших уже при Брежневе, списывалось на умеренность и непоследовательность легального марксизма: последующий опыт показал, насколько оправданными были оговорки Чешкова.
Другой темой, типичной для всех левых того времени, был вопрос о причинах упадка революционного режима, возникшего из событий 1917 года. Отсталость России и ее техническая неготовность к социализму, упоминавшаяся еще Карлом Каутским, были очевидной причиной поражения, принявшего, однако, первоначально не форму буржуазной реставрации, а форму тоталитарной консервации. Однако это не значит, будто авторы левого самиздата непременно занимали «меньшевистские» позиции, считая большевизм исторически необоснованным и трагическим «забеганием вперед». Более типично было представление о двойственном характере революции, перед которой объективно стояли сразу две задачи: модернизация общества и его социалистическое преобразование. Задачи модернизации были выполнены, но лишь за счет задач социалистических.
Сталинизм тем самым вписывался в общий контекст «диктатуры модернизации», а история СССР смотрелась уже не как исключительный случай в мировой истории, а, напротив, как достаточно типичный пример процессов, охвативших в ХХ веке весь незападный мир. В то время как для «шестидесятников» и большей части либеральной или националистической интеллигенции этот мир как бы не существовал, никак не влияя на их теоретические построения или идеологические размежевания, для «молодых социалистов» конца 1970-х годов «третий мир» становился наиболее важной частью человечества, без понимания которой принципиально невозможно разобраться в собственной стране. Неудивительно, что именно в этой среде с большим вниманием были восприняты теории Иммануила Валлерстайна о «центре» и «периферии» в мировой системе. Эти идеи доходили до московских читателей не только в виде редких (и по большей части запрятанных в спецхранах) иностранных книг, но и в виде реферативных сборников Института научной информации по общественным наукам (ИНИОНа). Эти сборники, тоже часто полузапретные, с грифом «Для служебного пользования», передавались из рук в руки, зачитывались до дыр. Кстати, о дырах: это отнюдь не литературный образ. Дыры на страницах и в самом деле были, поскольку бумага для этих сборников использовалась самая скверная.