Сборник статей, воспоминаний, писем
Шрифт:
Изредка, когда я встречал Василия Ивановича на улицах, издалека узнавая его величественную фигуру с благородной и. я бы сказал, торжественной осанкой, со скульптурно красивой головой, в широкополой шляпе и с тростью в руке, я всегда испытывал огромное счастье -- приветствовать любимого артиста.
В более поздний период я встречался с Василием Ивановичем на концертах, торжественных собраниях и в общественной работе.
Меня всегда покоряло, что и в личной, и в театральной, и в общественной жизни Василий Иванович неизменно оставался большим, задушевным человеком, встречи с которым создавали светлое, жизнерадостное настроение.
Мне кажется,
Этим, очевидно, и объясняется, почему так дорог был для него Вершинин в "Бронепоезде" Вс. Иванова и почему он стремился к воплощению грибоедовского Чацкого. Мне эта сторона творчества и личности Качалова особенно дорога, так как моя работа над историческими образами великих гуманистов, прогрессивных деятелей нашего народа -- Тимирязева, Горького, Мичурина, Александра Попова -- и в классической литературе -- Дон Кихота (в талантливой пьесе М. Булгакова) приближает меня к основной творческой теме Качалова. Это дает мне право до некоторой степени считать себя учеником Василия Ивановича.
К великому огорчению, мне не удалось видеть его во всех ролях, с исполнением которых я знакомился по театральной литературе и по рассказам товарищей. Особенно близко я встречался с Василием Ивановичем и, я бы даже сказал, подружился с ним в подмосковном санатории "Барвиха" ранней весной 1947 года. Ежедневные встречи в течение месяца были мне бесконечно дороги.
Василий Иванович любил свое родное искусство, любил советский театр и так же преданно любил наш народ, которому служил всей своей совестью художника и гражданина.
Как крупный мастер художественного слова, необычайно популярный и любимый слушателями, он встречался с сотнями тысяч людей, выступая на концертной эстраде, и был действительно непревзойденным художником этого жанра.
По просьбе отдыхающих нам приходилось устраивать в "Барвихе" так называемые "вечера художественной самодеятельности", в которых Василий Иванович и я принимали неизменное участие. За этот месяц нам пришлось выступить восемь раз в "зале отдыха".
Василий Иванович неподражаемо проникновенно читал рассказы и отрывки из эпических произведений русских классиков. Взволнованно и необычайно музыкально звучали у него стихи в эти вечера. И, наконец, как талантливый актер, перевоплощаясь в сценический образ, он исполнял монологи из своего актерского репертуара.
Помню, с каким волнением я выступал на одном из этих вечеров с монологом Ивана Грозного у гроба убитого им царевича Ивана из пьесы Вл. Соловьева "Великий государь". Василий Иванович, как бы в ответ, читал диалог Ивана Грозного и Гарабурды из пьесы "Смерть Иоанна Грозного" А. К. Толстого.
Я поражался огромной и могущественной силе Василия Ивановича и, несмотря на его возраст и болезнь, жажде творческого труда и общения со зрителем. Иной раз Василий Иванович приглашал меня к себе в комнату, долго со мной беседовал, всячески рекомендовал мне заняться художественным чтением для обогащения своего мастерства и более близкого общения с аудиторией.
Василий Иванович рекомендовал мне для чтения произведения Максима Горького, Маяковского, и, особенно, шекспировские диалоги, которые он сам так блистательно читал на концертной эстраде. Подробно указывая, как построить в каждом отдельном случае композицию текста, он давал основное художественно-исполнительское решение этих произведений.
Часто я получал наслаждение,
Е. П. ПЕШКОВА
Мои впечатления от встреч с Василием Ивановичем Качаловым тесно переплетаются с жизнью Художественного театра.
В конце августа 1900 года мы с Алексеем Максимовичем и маленьким сыном Максимом возвращались из села Мануйловки на Украине в Нижний. Весну перед тем мы провели в Крыму.
В памяти ярко стояли спектакли Художественного театра, который приезжал в Ялту показать Антону Павловичу Чехову свои постановки.
На несколько дней мы остановились в Москве в Гранатном переулке у С. А. Скирмунта. Узнав от него, что Художественный театр готовит постановку "Снегурочки", Алексей Максимович вместе с Л. А. Сулержицким (с которым незадолго до этого познакомился и сразу подружился) отправился смотреть репетицию.
Вернулся Алексей Максимович в восторге от нового артиста Художественного театра -- Василия Ивановича Качалова, обладающего пленительным голосом и великолепно изображающего царя Берендея.
На первый спектакль "Снегурочки" 24 сентября 1900 года мы специально приехали из Нижнего. Казалось, что Качалов создан для роли царя Берендея. Он восхищал не только своим обаятельным голосом, но и необыкновенной художественной убедительностью созданного им образа.
Помню, как поразил нас его Барон в пьесе "На дне".
Для этой постановки Художественного театра Алексей Максимович отобрал из богатой коллекции нижегородского художника-фотографа Максима Петровича Дмитриева много снимков с типами "дна" жизни. Для роли Барона М. П. Дмитриев даже специально заснял бывшего барона Бухгольца, в то время -- бродягу, которого приходилось нередко встречать на улицах Нижнего в самых фантастических одеяниях.
Не так давно, из доклада одного из работников Горьковского архивного управления, я узнала об одном эпизоде из жизни этого Бухгольца. Оказывается, что в 1896 году Бухгольц разыскивался, как участник кружка лиц, готовивших покушение на Николая II во время его приезда на Нижегородскую выставку. Покушение было предупреждено, ряд лиц арестован, Бухгольц разыскивался. Его нашли в одном из трактиров; но для того, чтобы его арестовать, пришлось завернуть его в солдатскую шинель и так доставить для допроса. Он пропил с себя все и лежал в чулане, голый, на груде хлама.
Запомнился Качалов -- Тузенбах в "Трех сестрах", Юлий Цезарь... Везде образ, который он создавал, был таков, что казалось -- иным он и не может быть.
После гастролей Художественного театра в 1906 году -- в Берлине, Вене и Варшаве -- Качалов с семьей приехал в Крым. В Алуште жил Л. А. Сулержицкий; в его распоряжении была дача Вульф в Профессорском уголке. Там поселился и Качалов с семьей.
Я с детьми жила в Ялте и как раз в это время устраивала спектакль, сбор с которого должен был пойти на революционные цели. Ставили оперу Кюи "Сын мандарина". В ней участвовал Сулержицкий, или "Сулер", как его звали друзья. Близкое участие в постановке принял и Василий Иванович, помогал советами и даже, кажется, гримировал артистов. Тут мы и познакомились ближе.