Сборник: стихи и письма
Шрифт:
Мы теперь отдохнем.
Там устали безмолвные тучки,
Отдохнем.
Осень, 1911.
Петровский парк, у дворца.
Предчувствие
Сергею Раевскому
Цветет земля рукою нежной музы! —
Качнется над водами очереть.
На яблоню взлетит звеня удод,
А над рекою тянут черногузы; —
И с ней поют и пену мечут шлюзы,
И комаров мятется хоровод,
И пышнолиственный ведут черед
Зеленые фонтаны кукурузы;
Там топот отразит певучий мост,
Турбина мельницы ведет извивы;
А здесь ютится у родимой нивы
Господней нивой серенький погост —
И кто-то говорит мне издалека,
Что и к нему приду я одиноко.
Раб
Я раб греха.
О, в этом топоте и шепоте
Все новое здесь для меня:
Шум площади и эти лошади
И бешеная пляска дня.
Как сон, как сон вы, пальмы милые,
Поля и хижины мои
И хищники ширококрылые,
И рек тяжелые струи. —
Цепями режущими сдавленный
Перед толпой я обнажен —
Я — солнцем яростным отравленный,
И всем, что было — явь и сон!
Сосед с прогорклыми оливками
Протягивает руку мне.
И мысли
В бунтующей нетишине,—
И странен знак сторожу поданный —
И я бледнею от стыда:
Обманом пойманый и проданный
Иду, иду, — куда? куда?
Розовый сад
Где небом дышит сельный крин,
Разоблачится сад небес
Розовый сад
В яблоневом цвету —
Оглянись назад
В твою высоту —
Примет твои мечты,
Твою печаль
Золотая как ты
Небесная даль.
И мелькнет, и блеснет река
За лугами синими — там,
Плывет рука
Среди трав — к цветам.
И ты окружен, оглушен
Пением, игрою пчел —
Куда ты пришел!
— В розовый сад, в зеленый сон.
Ты земное в земном покинь,
Негодуя, терзаясь, любя!
— Небесная синь
Примет тебя.
Сергей Павлович Бобров
Сергей Павлович Бобров [1] , проживший большую часть своих восьмидесяти двух лет в негромкой и недоброй славе (непонятно, какое из этих обстоятельств было для него чувствительнее), был по психологическому типу ожившим героем Достоевского. Для своего мучительно-мазохистического жизнеописания, просочившегося в советскую печать под невиннейшим именем «Мальчик. Лирическая повесть» [2] он взял названия глав, как будто из «Братьев Карамазовых» - «Вот теперь в больницу попала», «Да уж больно боек, стервец» - и т.д.; все содержание ее – сплошная слезинка ребенка, растянутая на четыреста страниц – и лишь в конце – немного о знакомстве с московскими символистами. Сохранившиеся документы этих лет, лишенные и мемуарного глянца, и ретроспективной аффектации, лишь усугубляют эти психологические параллели: страницы его дневника полны честолюбивых надежд, а письма – особенной дребезжащей почтительности:
1
Биографию его см. прежде всего в статье: Гельперин Ю М. Бобров Сергей Павлович // Русские писатели. Биографический словарь. Т. 1. А – Г. М. 1989. С. 293 – 294; о поэтической эволюции его см.: Безродный М. Между двух антологий: (Поэтическая карьера Сергея Боброва) // Модернизм и постмодернизм в русской литературе и культуре. Helsinki, 1996. (Slavica Helsingiensia, 16; Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia, V). С. 189 – 202; важные соображения содержатся в: Постоутенко К. Об одном псевдониме С. П. Боброва (Мар Иолэн) // Темы и вариации. Сборник статей и материалов к 50-летию Лазаря Флейшмана. Stanford. 1994. С. 276 – 282.
2
Бобров С. П. Мальчик. М. 1966; Бобров С. П. Мальчик. Лирическая повесть на правах разговора с читателем. М. 1976
«Еще есть у меня к Вам, Борис Николаевич, одна просьба, которая, - боюсь, - Вам покажется смешной: не моги бы Вы мне подарить Вашу карточку фотографическую! В продаже есть Ваш портрет, но уж очень мало он Вас напоминает» [3] !
Сын известного шахматиста, воспитанник Строгановского училища, вдохновленный посетитель балета (где – по воле случая – запросто мог вкушать блаженство бок о бок с другим юным поклонником Терпсихоры – Владей Ходасевичем), Бобров был исключительно – до неистовства – предан поэзии, причем в символистском ее изводе. Следуя заветам из собственных ювенилий («Но, опровергнув наши кущи - / Как некий тяжкий катаклизм, / Открыл нам берега и пущи / Благословенный символизм» [4] ), он стремился – и не без некоторой даже навязчивости – не только напечататься в «Весах», но и делом доказать свою беззаветную преданность движению: «Для меня будет огромным счастьем – сделать что-нибудь для символизма, для Искусства. До чего я был рад, когда Вы мне сказали прошлый раз у Эллиса, что я скоро понадоблюсь Вам в качестве сотрудника! Борис Николаевич! Ведь это счастье – самое настоящее – быть хотя бы привратником в Доме Искусства! Для меня больше ничего не существует в жизни, кроме Него. Оно – лучезарное, оно – божественное, оно – прекрасное! Оно – убивает, оно – воскрешает! Это Оно есть жизнь вечная» [5] и т.д.
3
Письмо к Андрею Белому от 2 июля 1911 года. – Письма С. П. Боброва к Андрею Белому. 1909 – 1912. Вступительная статья, публикация и комментарии К. Ю. Постоутенко // Лица. Биографический альманах. Т. 1. М. – СПб. 1992. С. 163
4
Там же. С. 165
5
Из письма Андрею Белому 29 августа 1909 года // Там же. С. 136
Невезение его было исключительным. Всем сердцем стремясь к литературной славе и мучительно переживая каждую неудачу, он раз за разом попадал в совершенно водевильные ситуации, болезненно разрушавшие его честолюбивые помыслы – то поневоле оказавшись в эпицентре конфликта между Брюсовым и Белым [6] , то выбрав себе последнего в конфиденты для того, чтобы глумливо обсуждать московскую моду на теософию [7] , то безрезультатно взывая о предисловии, протекции или хотя бы издательской марке для дебютной книги стихов [8] . В результате, к закату героической эпохи символизма наш герой пришел в статусе совершеннейшего неудачника – «поэт малюсенький, захудалый декадентишка» [9] (по собственному определению), спорадически печатавшийся в мелкотравчатых еженедельниках и завистливо взиравший на успехи условных ровесников (среди которых почему-то особенно не выносил П. Потемкина). Но фортуна ненадолго – даже не улыбнулась ему, а как-то осклабилась – и в ближайшие годы его честолюбие не раз оказывалось удовлетворено.
6
См. об этом в предисловии К. Ю. Постоутенко // Там же. С. 117
7
« … Эллис… - тот совсем ушел в теософию и кроме как о Штейнере ни о ком и ни о чем не говорит и старается взять «Мусагет» приступом, дабы обратить его в гиблую квартиру теософов»; «Стало ясно мне в конце концов – что теософия не есть миросозерцание или религия – это – провал, небытие, дыра, могила!!»; «Заели нас теософы! Караул!» и др. (Там же. С. 156, 157, 158)
8
См. прежде всего в письме Боброва С. Дурылину от 8 декабря 1912 года:
«Видите ли какая история, Сергей Николаевич, - мне весьма необходимо Ваше содействие для издания книжки. И я надеюсь, что Вы не откажетесь это сделать. ... Рукопись находится в переписанном, читабельном виде. ... На сей предмет надо около 200 рублей. Н. С. Гончарова бесплатно делает мне иллюстрации – литографии. Напечатать как будто стоит недорого. Метнер сказал, что, если Борис Николаевич Белый не будет против, он даст мне марку «Мусагета». Думаю, что, благодаря иллюстрациям и марке, можно надеяться немного и распродать. Кроме того Б. Н. давно уж обещал мне предисловие написать. Может быть напишет. Это тоже плюс»
(РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 438. Л. 6 об.). Вероятно, деньги от Дурылина (или от С. Рубановича, также бывшего спонсором молодого С.Б.) были получены, но череда отказов идеологов «Мусагета» привела к тому, что первая книжка Боброва, «Вертоградари над лозами», вышла хоть и с предполагавшимися иллюстрациями, но под другой маркой.
9
Из письма к Белому 2 сентября 1909 года // Письма С. П. Боброва к Андрею Белому. С. 139
Тяга к печатной полемике была у него едва ли не наследственной – отец издавал шахматный журнал (а мечтал – если верить сыну – о литературном); в юношеском дневнике среди самых лучезарных грез фиксируется следующая: «Я сейчас неизбежно мечтаю о том, чтобы редактировать ... журнал. О, это звучит гордо - "С. П. Бобров, редактор журнала - ну хотя бы - "Новые песни" — принимает по делам редакции по средам и пятницам от 5 до 7 вечера". О! Это, черт возьми, не шутка! С каким наслаждением изругал бы я тогда и Шебуева, и Арцыбашева, и иных, иных прочих!» [10] . В выборе объекта для будущей диффамации, кстати сказать, видна фирменная, так сказать, бобровская струя (каламбур неловкий, но он бы, думается, оценил) – ибо именно предназначенный к закланию Шебуев исправно давал в своей «Весне» место для его поэтических и критических дебютов. В 1913 году во многом тщанием Боброва было организовано издательство «Лирика»; меньше года спустя из числа девятерых его учредителей вышли трое, среди которых наш герой – и союз беглецов был запечатлен его строками:
10
Цитируются по статье К. Ю. Постоутенко // Там же. С. 115; ср. также в письме к С. Дурылину – предполагаемому пайщику проекта: «Меня мучает мечта о журнале, Сергей Николаевич! Он должен быть строгий, совсем не должно быть пустяков» (письмо 23 июня 1911 года // РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 438. Л. 2).
В организованном ими издательстве «Центрифуга» [12] основные хозяйственно-типографические хлопоты принял на себя наш герой, отчасти в награду за это узурпировавший определение полемических стратегий группы. Левый фланг русской литературы на этот момент напоминал север Италии периода феодальной раздробленности: по всему региону велись ожесточенные бои, не сулившие преимуществ ни одной из сторон. Накал взаимной воинственности был самый ожесточенный: «В номере гостиницы русской литературы, который только что покинула «тяжкая армада старших русских символистов», остановилась переночевать компания каких-то молодых людей. И вот они уже собирают разбросанные их предшественниками окурки, скучно сосут выжатый и спитой лимон и грызут крошечные кусочки сахара» - это «Первый журнал русских футуристов» пишет о «Лирике» [13] . «После долгих обещаний вышел в свет № 1-2 «Первого журнала русских футуристов». За чем смотрит городское управление? – это уже не первый случай, как в Москве лопается канализация и зловоние покрывает богоспасаемый наш город» [14] , - отвечает им Бобров. Так ковалась слава – в памяти многих современников остались «зловонные морды», покрытые «пеной бешенства» [15] и другие запоминающиеся образы литературных противников, выходившие из-под его пера (и живо напоминающие – по кинической ассоциации – «цепную собаку «Весов» - «кусательнейшего Ptyx'a» - Бориса Садовского, который, кстати сказать, присоединился к юной компании пару лет спустя).
11
Бобров С. Турбопэан // Руконог. М. Первый турбогод. 1914. С. 28
12
О коем см. прежде всего: Флейшман Л. История «Центрифуги». – В его кн.: От Пушкина к Пастернаку. Избранные работы по поэтике и истории русской литературы. М. 2006. С. 521 - 543
13
Первый журнал русских футуристов. 1914. № 1 – 2. С. 140 - 141
14
Руконог. М. Первый турбогод. 1914 . С. 40; ср. также его непубличную реакцию: «Меня очень порадовали Ваши новости. Приятно, что «Руконог» заметили. В Москве появление его сопровождалось охами и ухами в кружке символистов и совершенно непристойным скандалом «гилейцев» и Шершеневича, которые явно испугались конкуренции» (письмо к Рюрику Ивневу 19 июня 1914 года // РГБ. Ф. 629. Карт. 5. Ед. хр. 13. Л. 2 об. – 1).
15
Бобров С. Лира лир. М. 1917. С. 64
Не понаслышке знакомые с теоретическим багажом венской делегации объясняли накал его полемики компенсацией безрадостных дебютов: «Идейный руководитель «Центрифуги» попросту ненавидел молодежь. Сам неудавшийся стихотворец, он избрал своей профессией желчность. Молодых он «уничтожал» с усердием, достойным царя Ирода. «Слишком много развелось футуреющих мальчиков», - высказывался он напрямик. С искривленным лицом, держась за щеку, словно у него болят зубы, вгрызался он в прочитанные ему стихи. Оглушить, облить едкой кислотой, заставить человека разувериться в своих силах. Вероятно, он воспретил бы поэзию, если б это было в его силах» [16] .
16
Спасский С. Д. Маяковский и его спутники. М. 1940. С. 48; среди оскорбленных рецензиями нашего героя была, в частности, Цветаева (см. подробный комментарий: Миндлин Э. Л. Необыкновенные собеседники. М. 1979. С. 75 – 76); случалось жертвам и испытывать запоздалую благодарность к мучителю: «Ну что это за критики. Пусть ругают, как мою первую книгу ругал Бобров, умно, тонко и деликатно, пусть ругают за несозвучие эпохе, я того ждала, но так — ужасно обидно и противно» (Письмо В. Звягинцевой к Н. Гудзию от 28 августа 1926 года. – Овчинкина И. В. Из архива Н. К. Гудзия. «…Любовь моя сильнее моего дарования» (О наследии Веры Звягинцевой) // Рукописи. Редкие издания. Архивы. Из фонда Отдела редких книг и рукописей. М. 2004. С. 141. Неразысканная публикатором рецензия Боброва на первую книгу Звягинцевой – Печать и революция. 1922. № 2 (подп.: Э. П. Бик).