Сборник: стихи и письма
Шрифт:
Ясную, отчетливую тишину,
Даже сам не смею прикасаться
Этому благодатному огню.
1922
<29>
Данте! это имя только раз, но как ясно,
Вышедший от огненных городов,
В киновари и злате апостольских заставок,
В дымной умолитвенности витро <так>.
Чистых вод гармонические очи:
О, Флоренция! этот горький крик
Падает в канцоны,
Потухающего площади костра.
Смуглый лоб давно любует <так> лавром,
Глухой голос подземелий огня,
Он ревнует чистым горам неба,
Буквам райского венца.
И витрину гляну: богомольный Джотто,
Мира заглянувший бурную кровь,
Ты, хиатусы твоего имя
В сердце заносят: «Я – Любовь»
1922
<30>
РЕКВИЕМ
Трамвай ли улицей бежит,
Афиша ли корежится –
Все тот же голос говорит! –
Все так же сердце ежится...
Зачем о мертвых вспоминать,
О их уединении,
Завидовать и укорять
В блаженном их успении...
...Трава на кладбище свежа,
Снежок к могилкам валится,
Простого неба синева
Сердечным счастьем хвалится...
Перо бумагою горит;
Кричит рожками улица.
А тот, кто мало говорит,
Тот долго ждет и щурится,
Встречают лужи. В эту гладь
Больные лица падают,
А им – пожарные трубят,
Их – в госпитали складывают;
Тебя – жилая площадь жмет,
В Лаокооны жалует,
То телефоном обожжет,
То водкою побалует
...В пустые амбразуры стен
Лазурь, сияя, светится,
Зима, чуть отвечая ей,
Весной промозглой лечится –
– Ты сам об этом говорил! –
Судьба тоскливо кликает.
Ложится снег окрай могил,
Воробышек чирикает.
Седеют в камнях имена:
Поминки да наследники –
И через горькие места
Гуляют привередники;
И некуда им подевать
Зари клочочек аленький,
Который может расцветать
Над этой жизнью маленькой;
И этот был ведь человек
Характерный, рачительный,
А догнивает он свой век
В безвестности мучительной...
И щуришь вечер напролет,
А ночью сон измучится,
Душа и плачет и зовет
И снова горю учится;
И утро дхнет. И жизнь встает.
Кричит рожками улица.
Прислушиваясь, он идет,
Прижавшись к стенке, щурится.
1928
<31>
Бог дал ее речам уверчивость и сладость
Звезда мерцает тишиной
Играющих очей,
Она проходит предо мной,
Как гибкий танец фей.
Как флейта утренних лесов,
Как свежий отзвук дня,
Она выходит из цветов,
Чтобы ласкать меня.
Почти неуловимых уст
Дыханием звеня –
И мир прозрачен, чист и пуст,
Он смотрится в меня
Почти рыданием – и нет,
Нет, не рыданьем, нет!
Он изливает в пропасть лет
Свой диафанный свет.
1931
<32>
ВСТРЕЧА
И мы вошли; все было так спокойно...
Шуршит трава. И тонкий голос меда
Играет с ветром, сладок и певуч,
Над ним дрожит звенящий бронзой луч,
И тишина ложится и свобода.
Лазурный час, топазы небосвода,
Неясный бег и превращенья туч,
Закат недвижен, странен и горюч,
На завтра собирается погода.
Навстречу странник. Тихие глаза,
Одежда порвана, худые руки.
Остановился. Медленные звуки
Печальной речи. Плачут небеса.
Их скорбь цветет в сияньи нашей муки
И тают в воздух наши голоса.
Янв. 1933
<33>
Ты говорила мне: «Немного лет
Пройдет и ты ко мне приедешь тоже.
Такой же добрый, на стихи похожий,
Немножко сумасшедший и – поэт.
И ты не должен огорчаться, нет;
Ты будешь там стихи писать. Ну что же...
А под окошком розы в день погожий
И небо милое и тихий свет.
А, может быть, у нас детеныш будет,
Мне так всегда хотелось. Вот и все.
Кто любит, тот ведь верит, а не судит».
Ушли тяжелые года и что
Прошло тогда, то тихо и мертво,
И только горький страх ту память будит.
Янв. 1933
<34>
ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА
Хочу человеком я быть
На людной площади полезно увидать
Глухую муть страстей и голос полудикий,
Чтоб рассудить потом о точности великой,
С какою мир себя нас учит понимать.
О, эти призраки, живые, как видать,
Как говорить о них, о смерти их безликой,
Торчащей тут и там зловещею уликой,